Я не вижу травы, гибнущей под пятой.
Я срываю, озлясь, созревающий колос —
И становится солнце кровавой грядой.
И пути дальше нет, даже маленькой тропки.
И вздымаются строки ответной грядой.
Но так слабы и робки… так слабы и робки…
Перед этой, державно-литой.
Ни за что, ни за что мне её не осилить.
И на красном крови своей не различить.
И, дыша тяжело, лишь и молвить: Россия —
Молвить так,
словно – пить, пить,
словно жаждущий – пить.
У подножья гряды тихим холмиком сникну.
Буду слышать лишь ветер взбира-а-ю-щийся.
И болеть будет здесь. И я к боли привыкну,
Она станет ручной, боевая праща.
Может быть, только так – вольным камнем прорваться
Остро пущенной рифмы, презревшей запрет.
Приживись она там —мне не страшно остаться.
Приживись она там – здесь меня уже нет.
Ну, давайте: я читаю вам стихи…
Пропадаю я, наверно, за грехи.
Всё сливается, как валится из рук,
В неотвязно-непрерывно-ровный звук.
То звонок мне – и на подступах гонцы:
Гулливые бойкой тройки бубенцы!
Прозвенели, словно выели висок…
Из измученной берёзы хлещет сок;
Из бутылки позабытой – через край! —
С мошкарою, мутным зельем – прямо в рай!
