Седого мальчика несла я на руках…
Теперь я вижу век загубленный воочию.
Голов снесённых и окровавленных плах,
О, сколько нужно было для виденья ночи.
Седого мальчика несла я на руках.
Что пережил он, отрок поседелый?
В каких сжимала жизнь его тисках?
Его скупое маленькое тело?
Несла его, рождённого никем.
Откуда он? Не знаю. Ниоткуда.
Седые волосы, похожие на шлем,
Лицо прикрытое, не выпукло и худо.
Но знаю я, что сын теперь он мой.
Я ласковое что-то говорила…
Я говорила: «Вот придём сейчас домой…
Что дом есть у него теперь, я говорила.
И тесно так прижав его к себе,
Вдруг чувствую, он резко отстранился —
И хочет вырваться. В невидимой борьбе
Он вырывается…
уходит…
дальше…
скрылся.
И я стою, как пустынь на ветрах,
Исчез и путь, и улиц изваянья.
Куда идти? Что делать? Холод, страх.
И сон судьбы – слепым предначертаньем.
Незримо день проходит по пустынным
Неярким улицам осенней тишины…
Такая малость тополиной желтизны,
Так жалок ворох листьев дымных
И мука зелени – живой иль неживой —
На ветках тёмных дерева степного —
При свете сумрака дневного,
Ещё темней над головой.
В обличьях странных замер и тревожных
Осенних туч изменчивый покров.
И всё как будто ждёт острожных,
Заполняющих ветров.
