– Я твои чувства понимаю, Егор, – командир положил листовку перед Петраковым на стол, – вот ты, Петраков, скажи, где ты хранил картошку в зимнее время, когда жил в деревне до войны? И сколько тебе колхоз выдавал зерна, и что ты с ним делал? Мне ещё задать тебе вопросов на колхозную тему или этих достаточно, чтобы ты нам правду о себе рассказал?
Петраков сжался, побледнел и ничего не ответил.
Командир батальона стукнул кулаком по столу.
– У тебя есть шанс остаться в живых, хотя, сам знаешь, у нас с такими как ты разговор короткий.
– Я всё скажу, – Петраков поднялся с места, – в отряде есть человек, которому я подчиняюсь. Он и снабжает меня листовками. А в мою задачу входило их распространение среди партизан, – предатель замолчал и напрягся в ожидании своей участи.
– Спасибо за бдительность, – Степан пожал руку Голубеву, – я забираю Петракова в свой отдел для дальнейшей с ним работы.
– Надеюсь, – командир батальона улыбнулся, – о нашей бдительности узнает весь отряд.
– В этом не сомневайтесь, – контрразведчик отдал честь.
– В таком случае все свободны, кроме Алексеева.
Когда бойцы вышли, командир похлопал в ладоши.
– А теперь о приятном. Пора твою «Тулу» испытать на прочность, а тебе какое-то время побыть артистом. Завтра перед отбоем командир разрешил устроить для бойцов отряда концерт силами гармонистов. У нас их вместе с тобой – трое. Твоя задача – согласовать со всеми репертуар.
– Я, конечно, не профессионал, – Егор выпятил грудь вперёд, – но с большим удовольствием выступлю на концерте и организую всё, как положено.
На следующий день, за два часа до наступления темноты, в одной из лесных котловин, где звук летит только вверх сквозь верхушки вековых деревьев, собрались партизаны, свободные от боевых заданий и дежурств.
Когда все, кто смог прийти, разместились вокруг импровизированной сцены, Алексеев и два его товарища вышли к зрителям и грянули «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…». После этого номера каждый гармонист выступил со своей программой. Алексеев, выслушав самодеятельных артистов, сразу же запел частушки:
Распроклятая Германия
Затеяла войну.
Взяли милого, хорошего —
Оставили одну!
Отчего же не приходится
С залеточкой гулять?
Двадцать третьего июня
Он уехал воевать.
Не виню я ягодиночку
И армию свою,
Виню я Гитлера поганого,
Проклятую войну
Ехал Гитлер на Москву
На машинах-таночках,
А оттуда, из Москвы —
На разбитых саночках.
У московских у ворот
Удивляется народ:
Немцы ходят в наступленье
Только задом наперед.
Ой, яблочко,
Да наливается.
Наша Русь на врага
Поднимается.
Ой, яблочко,
Растет, красуется.
Ведь не так страшен черт,
Как малюется.
Ой, яблочко,
Да так и сочится.
Враг живьем не уйдет,
Не воротится.
Ой, яблочко,
Да розмариново.
Да всех врагов истребим
До единого.
Скоро Гитлеру могила,
Скоро Гитлеру «капут»,
А советские машины
По Берлину побегут.
От Москвы и до Берлина
Дороженька узкая.
Сколько Гитлер ни воюй,
А победа – русская.
Партизаны, партизаны,
Партизаны-молодцы.
В партизанах наши братья,
В партизанах и отцы.
Партизанка моя мать,
И отец мой – партизан,
И сама я – партизанка,
На боку ношу наган.
Эх, подруженька, подружка,
Давай елочки садить,
Чтоб отважным партизанам
Легче фрицев было бить.
Партизаны молодые,
Молоды да удалы:
На большак сражаться ходят,
Не жалеют головы.
А мой милый – партизан,
Охраняет линию,
Чтоб советскую машину
Не взорвало миною.
С партизаном я гуляю,
Он находится в лесу.
