Он сказал:
– Обещаю.
Для чего же он предназначен? Он не мог заставить себя спросить об этом.
– Тяжело это, – сказала она.
– А ты? У тебя сегодня на работе было все в порядке?
– Да. Я все шила и шила. Знаешь, на работе – отпускает.
– Ты сама…
Она ждала: что он собирался у нее спросить?
Он спросил:
– Ты сама была осторожной?
Она рассмеялась. Он покраснел. Разве вопрос был таким уж глупым? Она всегда казалась ему такой беззащитной, словно нет ничего проще, чем обидеть такую, как она, – добрую, дивно пахнущую. Вот ее и обидят – не теперь, так потом.
– Была, – ответила она. – Ты обо мне беспокоишься?
– Да, – сказал он.
Он надеялся, что не сморозил очередную глупость. Робко ждал, не станет ли она снова смеяться.
– Не надо, – сказала она. – Думай только о себе. Обещай мне это.
Он сказал:
– Каждый атом, принадлежащий мне, принадлежит и вам.
– Спасибо, мой дорогой. – Больше она ничего не сказала.
Он проводил ее до ее двери на Пятой улице. Они стояли на крыльце, испещренном яркими пятнышками.
– Теперь ты пойдешь к себе домой и съешь ужин.
– Можно у тебя что‐то спросить?
– Все что угодно.
– Хочется знать, что это такое, что я делаю на фабрике.
– Ну, я думаю, на фабрике делают много разных штук.
– Каких штук?
– Деталей больших механизмов. Шестеренки там, болты… ну и прочее.
– Мне сказали, я делаю кожуха.
– Значит, так оно и есть. Именно их ты делаешь.
– Понятно, – сказал он.
Понятно ему не было, но он счел за лучшее не продолжать. Лучше притвориться, что знаешь, что такое кожух.
Кэтрин с нежностью взглянула на него. Неужели снова поцелует?
Она сказала:
– Хочу тебе кое‐что отдать.
Он затрепетал. Намертво стиснул челюсти. Сейчас ни в коем случае нельзя заговорить – ни словами книги, ни своими собственными.
Она расстегнула ворот платья, опустила руку за пазуху и извлекла медальон. Стянула через голову цепочку, взяла ее в пригоршню вместе с медальоном.
Она сказала:
– Носи это.
– Не могу, – ответил он.
– Там внутри прядь волос твоего брата.
– Знаю. Я это знаю.
– А ты знаешь, – сказала она, – что у Саймона был точно такой же, с моим портретом?
– Да.
– Он мне его не показывал.
– Никому из нас не показывал.
– Владелец похоронного бюро сказал мне, что медальон остался с ним. Что он остался на Саймоне, когда его положили в гроб.
То есть у Саймона была с собой Кэтрин. У него был кусочек Кэтрин в том ящике на другом берегу реки. Возводилась ли она тем самым в ранг почетного покойника?
Кэтрин сказала:
– Я буду чувствовать себя спокойней, если он будет с тобой, когда ты на фабрике.
– Он твой.
– Давай считать его нашим. Твоим и моим. Можешь сделать мне приятное?
Перечить было невозможно. Разве мог он отказаться сделать что‐то, от чего ей будет приятно?
Он сказал:
– Ну если ты так хочешь.
Она надела цепочку ему на шею. Маленький золотой диск медальона повис у него на груди. А недавно он касался ее кожи.
– Спокойной ночи, – сказала она. – Поужинаешь – и сразу в кровать.
– Спокойной ночи.
И тут она его поцеловала – не в губы, но хоть в щеку. Повернулась, вставила в замочную скважину ключ. Он чувствовал на своей коже ее поцелуй и тогда, когда она уже отстранилась.
– Спокойной ночи, – сказал он. – Спокойной ночи, спокойной ночи.
– Иди, – велела она. – Сделай, что должен сделать для отца и матери, а потом спать.
Он сказал:
– Я возношусь от луны, я возношусь из ночи.
Она обернулась к нему с порога. Во взгляде той, которая прежде так много смеялась, которая первой пускалась в пляс, была такая скорбь. Может, он обманул ее ожидания? Усугубил ее печаль? Он стоял, понурившись, пригвожденный к месту ее взглядом. Она повернулась и скрылась за дверью.
