Избранные дни - страница 9

Лукас до локтя закатал рукава. И продолжил работу.

По мере того как он укладывал на ремень пластины, ему все больше казалось, что машины одушевлены, не совсем бездушны. Они – звено стройной последовательности: машины, потом трава и деревья, потом лошади и собаки, потом люди. Что, если, думал он, машина по‐своему, спокойно и неосознанно, любила Саймона? Что, если все машины на фабрике, все эти печи, крюки и ремни втихомолку восхищаются приставленными к ним рабочими, как лошади восхищаются своими хозяевами? Что, если все они с невероятным терпением ждут не дождутся, когда люди забудутся, потеряют осторожность и позволят машинамс решимостью влюбленного взять их за руки и затянуть в себя?

Он достал из контейнера очередную пластину, выровнял, закрепил зажимы и отправил ее под зубья барабана.

Где же Джек? Разве ему не хочется проверить, как Лукас справляется с работой? Когда под зубья отправилась следующая пластина, Лукас сказал:

– Еще, и еще, и еще, это вечное стремление вселенной рождать и рождать.

Джек появился только под конец рабочего дня. Он взглянул на Лукаса, взглянул на машину, кивнул, затем снова взглянул на Лукаса. – У тебя хорошо получается, – сказал он. – Спасибо, сэр. – Значит, завтра приходишь. – Да, сэр. Спасибо, сэр.

Лукас протянул Джеку руку и с удивлением заметил, что она дрожит. Он знал, что пальцы у него исцарапаны до крови, но дрожи не замечал. И все равно Джек пожал ему руку. Его, похоже, не смущали ни дрожь, ни кровь.

– Расточающая щедрые ласки, ты отдалась мне со страстью – и я отвечаю любовью! – сказал Лукас.

Джек опешил. Широкий лоб прорезали три морщины.

– Что такое?

– Доброй вам ночи, – сказал Лукас.

– Доброй ночи, – ответил Джек с сомнением в голосе.

Лукас заторопился прочь, вместе со всеми миновал цех, где люди с черными палками гасили свои печи. Он подумал, что уже не помнит себя не работающим на фабрике. Или, вернее, жизнь до фабрики теперь представлялась ему сновидением, смутным и неосязаемым. Она растворилась, как растворяется с пробуждением сон. Ничто в ней не было таким же реальным, таким же бесспорным, как “выровнял, зажал, потянул, снова потянул, проверил”.

У выхода с фабрики стояла и ждала женщина в голубом платье. Лукас не сразу ее узнал. Сначала, увидев женщину, он подумал, что это фабрика призвала ангела, чтобы тот попрощался с рабочими, напомнил им, что в один прекрасный день трудам их придет конец и наступит долгий сон. Потом он понял. Пришла Кэтрин. Она дожидается его.

Он узнал ее за мгновение до того, как она узнала его. Он заглянул ей в лицо и понял, что и она тоже его забыла.

– Кэтрин, – позвал он.

– Лукас?

Он бегом бросился к ней. Ее окружала сфера ароматного, чистого воздуха. Он ликовал. Он был в ярости. Как она могла сюда прийти? Зачем ей было так его смущать?

Она сказала:

– Посмотри на себя. Такой чумазый. Я тебя даже сначала не узнала.

– Это я, – сказал он.

– Ты весь дрожишь.

– Со мной все в порядке. Все хорошо.

– Я подумала, лучше будет тебя проводить. После первого‐то дня.

Он сказал:

– Это не самое подходящее место для одинокой женщины.

– Бедняжка, посмотри лучше на себя.

Он ощетинился. Он ведь запускал барабан. Он проверял каждую пластину.

– А чего смотреть? – сказал он запальчивее, чем собирался.

– Ладно, идем домой. Ты, поди, умираешь с голоду.

Они вместе пошли по Ривингтон-стрит. Под руку она его не взяла – он был слишком грязным. Со стороны Ист-Ривер вдоль улицы порывами налетал ветер, поднимая миниатюрные пыльные бури, которые подхватывали и уносили с собой бумажный сор. По обеим сторонам высились темные кирпичные фасады, сверху к ним плотной крышкой прилегало небо. На тротуаре было полно прохожих, которым не так много места оставляли тянущиеся вдоль проезжей части мусорные завалы, темнеющиеся, лоснящиеся сыростью.