Избранные произведения. Том 2 - страница 58

Акчурин вдруг умолк, ушёл в какие-то свои мысли и долго не произносил ни звука. Очнувшись, глубоко вздохнул.

– В вашей комнатке как-то особенно уютно. Чувствуется дружная семья. Придёшь к вам – душой отдыхаешь всякий раз…

И то, что у этого сильного мужчины при этих словах проступила в глазах тоска, и то, что он с тяжёлым вздохом опустил голову, заставило Марьям и Иштугана внутренне содрогнуться.

– А вы, Аван-абы, соберитесь к нам как-нибудь вдвоём с Идмас, – пригласила Марьям.

Не поднимая головы, Акчурин с минуту сидел без движения. Затем ослабил съехавший на сторону галстук, словно тот душил его и ему не хватало воздуха. Марьям невольно обратила внимание на несвежий воротничок рубашки, на никак не гармонировавший с серым костюмом коричневый галстук и почувствовала, что нет в его доме настоящей женской руки, сам же он, видимо, не умеет следить за собой.

– Мы, Марьям, уже давным-давно не бываем вместе в гостях, – с горечью признался Акчурин. – Идмас отказывается ходить со мной… стыдится…

В комнате установилась тягостная тишина.

Идмас, на редкость красивая женщина, работала на заводе копировщицей. Она лет на десять-пятнадцать была моложе Акчурина. Не только мужчины – женщины и те не могли без восхищения смотреть на её стройную фигуру, на нежные линии её лица, – хоть пиши с неё мадонну, – на её порывистые и всё же полные грации движения. При всём том Идмас умела одеться – изящно и со вкусом. Девушки и молодые женщины частенько перенимали у неё фасоны платьев, копировали её манеру носить шляпки, шарфики.

Марьям слышала, что Идмас большая кокетка, но не придавала этому серьёзного значения, – молодая, красивая женщина, большого греха нет, если и пококетничает когда. А всякие другие разговоры про Идмас считала сплетнями, исходящими от злых завистниц. Поэтому сейчас была поражена тем, что услышала из собственных уст Акчурина.

– Не дело говорите, Аван-абы, – сказала она с искренним волнением. – Не верьте сплетням. Идмас-ханум – рассудительная женщина. Чего ей стыдиться такого мужа? Чем вы хуже других?

Подняв голову, Акчурин посмотрел на Марьям. В его печальных глазах мелькнула искорка надежды и тотчас погасла.

– Вы ещё не знаете её, Марьям, – сказал он и опять поник головой. – Ладно, я пойду. Заскучал, вот и зашёл. Не обессудьте.

Проводив Акчурина, Марьям и Иштуган некоторое время сидели молча, подавленные. Наконец Марьям поднялась и стала собирать со стола. Руки её мелко дрожали.

– Думаешь о людях одно, а на поверку получается другое, – покачал Иштуган головой. – Я-то воображал, что, имея такую красавицу жену, Аван-абы чувствует себя счастливейшим человеком в мире. А он…

– Верить не хочется… – никак не могла успокоиться Марьям. – И отчего это так?.. Люди сами разрушают своё счастье… Ведь жизнь не приходит дважды. Вместо того чтобы жить красиво…

И Марьям, пряча от мужа полные слёз глаза, взяла посуду и ушла на кухню.

Когда Сулейман переступил порог директорской квартиры, первый человек, которого он увидел, была Ильшат, что-то оживлённо обсуждавшая в передней с тремя мужчинами. Сулейман кивком головы сухо поздоровался с ними.

Все трое были ему хорошо знакомы. Один из них – начальник снабжения на «Казмаше» Маркел Генрихович Зубков, другой – заведующий складом Хисами Ихсанов, третий – грузчик автомашины Аллахияр Худайбердин. Хотя все они были примерно одного возраста – средних лет, но внешне резко отличались друг от друга. Маркел Генрихович, с виду заправский интеллигент, холёный, вежливый, рот полон золотых зубов. Вечно тяжело сопевший Хисами, с плоским лицом, водянистыми глазами и красным, как свёкла, носом, походил на старорежимного торговца мясом. Казалось, его непомерно раздавшееся вширь туловище вот-вот поглотит голову, он уже не в состоянии был смотреть прямо перед собой, как смотрят все люди, его выпученные глаза всегда блуждали где-то поверху, словно искали петлю, чтобы сунуть голову. Аллахияр был попросту малоумок, не удался и внешностью. Уродливой фигурой он смахивал не то на старую обезьяну, не то на кривое дерево, иссохшее на корню. Большая голова сзади точно срезана, толстые влажные губы отвисли, глаза бессмысленно выпучены, точно у овцы, заболевшей вертячкой.