– Итак, друзья, мы на советской земле! – воскликнул Краснов.
Прошло ещё несколько дней. Моряки достигли небольшого озера. Сняв автоматы, они растянулись на нетронутой мягкой траве. Солнце садилось, зажигая северо-запад и окрашивая последними лучами мачтовые, одна выше другой, сосны на противоположном каменистом берегу.
Лёжа на боку, Верещагин приподнялся и настороженно сказал:
– Товарищи, не то мне почудилось, не то на самом деле потянуло дымом?
Все стали втягивать ноздрями воздух. Да, Верещагин не ошибался. Действительно, тихий ветерок доносил с того берега озера горьковатый запах гари.
Мысль моряков лихорадочно заработала: что за дым? Кто зажёг огонь: наши или враги? Ведь до сих пор они избегали столкновений и с немцами и с финнами, старались тихо обходить врага.
Краснов послал Верещагина и Урманова осторожно прощупать противоположный берег.
– В случае чего, дайте сигнал выстрелом. Мы отойдём вон на ту крутую сопку.
Верещагин и Урманов мгновенно исчезли в густом кустарнике.
Они ползли, пока не услышали приглушённые голоса. Прислушались. Что это?.. Родная русская речь?! Верещагин и Урманов бесшумно раздвинули зелёные заросли.
– Стой! Бросай оружие! Руки вверх!
– Братцы, не стреляйте! Мы свои! – радостно крикнул Верещагин. Его острые глаза уже заметили зелёные фуражки пограничников.
Их обезоружили и повели в глубь леса.
На круглой поляне, в ямах, потрескивали костры, и около яркого их пламени грелись люди тоже в фуражках с зелёным околышем.
Окружив моряков, пограничники настороженно расспрашивали их, а Верещагин с Урмановым мяли пограничников в своих объятиях и всё твердили, что они – свои.
Успокоившись, они подробно рассказали о всех злоключениях отряда и в свою очередь узнали, что попали в пограничную часть, которая с тяжёлыми боями выходила сейчас из окружения.
Верещагин и Урманов, в сопровождении пограничников, сходили за товарищами. Поев ухи, моряки с наслаждением принялись за бритьё и стрижку, словно торопясь смыть с себя горечь голодных скитаний по чужой земле. Увидев себя в зеркале, Урманов от всей души расхохотался: бородка была у него козлиная, реденькая, стариковская. Один Ломидзе хотел было сохранить свою бороду до соединения с регулярными частями, но Верещагин накинулся на него:
– Сейчас же сбрей свою щетину, не позорь морскую форму.
И Ломидзе сдался.
Впервые после гибели лодки моряки вздохнули свободнее и, предварительно развесив на деревьях постиранные тельняшки, улеглись счастливые, что дожили до такого дня. Но они долго ещё переговаривались, прежде чем заснули под сумеречным звёздным небом.
Верещагину приснилось, будто он снова на корабле, ходит по омертвевшей, беззвучной лодке, наклоняется над лежащим без сознания Шаховским, поправляет его руку, потом садится на место акустика, надевает наушники и слышит – на дне моря… поют птички! Да, да, настоящие птички. Он проснулся и, открыв глаза, въяве увидел чирикающую красногрудую пташку. И сердце Верещагина защемило от боли при воспоминании о погибших.
Моряки продолжали упорно двигаться к цели – на соединение с регулярными войсками, теперь уже в составе отряда пограничников. Они неутомимо шли через лесные дебри по еле заметным тропам, проложенным зверьём, то и дело попадая в стычки с мелкими подразделениями врага.
По лесу уже протянулись длинные тени. Сегодня Галима Урманова назначили в тыловой дозор. В паре с ним был долговязый, остроносый, обросший боец, увешанный кружками, чайником с красными разводами, разными коробочками.
