Говоря всё это, Джагфар с некоторой тревогой, даже с испугом ловил себя на мысли: ведь он обманывает сейчас и себя и Гаухар, будущее своё он теперь представляет как, прежде всего, удачную карьеру, выгодное продвижение по службе. Прежняя комсомольская увлечённость высокими идеями уже не волновала его черствеющую душу, в этом Гаухар права. И надо ему почаще оглядываться на себя, следить за своим поведением, за высказываниями на людях, чтобы не подвести самого себя.
Гаухар не заметила этого внутреннего испуга мужа, а его возражения приняла за чистую правду. Она позавидовала, с каким обезоруживающим спокойствием и достоинством держался Джагфар. И ей стало стыдно за свои не совсем обоснованные нападки на него. Надо признать, она допускала в своих обличениях и крайности, и даже грубость. А через минуту-другую Гаухар принялась извиняться перед мужем. Говоря попросту, она ведь только одного хочет – чтобы Джагфар не был в стороне от общественной жизни коллектива.
И Джагфар ещё раз показал своё благородство и великодушие – поблагодарил жену за то, что сумела понять его. Он не подчёркивал своё превосходство, не читал ей скучных нотаций. «Вот видишь, как неуместна бывает запальчивость в серьёзных разговорах». – Он снисходительно, ласково улыбнулся, только и всего.
Случай этот послужил тогда некоторым уроком для Гаухар. Она вынуждена была признаться в неуравновешенности собственного характера, одновременно стараясь перенять от Джагфара его внутреннюю собранность. Кажется, впервые возникло у неё зрелое женское суждение: что там ни говори, мужчина всё-таки «глава» семьи, коренник; Джагфар без напоминаний принял на себя заботы о будущем благополучии жены.
С другой стороны, спор их не прошёл бесследно и для Джагфара. Он как-то подтянулся и, к удовольствию Гаухар, стал бывать на собраниях, даже выступал иногда, проявив себя неплохим оратором.
Как только Гаухар вспомнила о тогдашней перемене в поведении мужа, она окончательно решила: «Нечего медлить, выскажу ему всё о Фаягуль, – на пользу пойдёт». Она ещё не знала, упомянет ли о самом неприятном – о своих ревнивых подозрениях. «Ладно, по ходу объяснений видно будет, что сказать, о чём умолчать».
Казалось, всё правильно было в её рассуждениях, но одного обстоятельства она не захотела принять во внимание: после того случая прошло несколько лет.
Когда Гаухар вернулась из школы домой, Джагфара ещё не было. Да, сегодня у него лекция на заводе. И опять, как и раньше, при мысли о заводе ей вспомнился Исрафил Дидаров, а вместе с ним и Фаягуль. В груди что-то кольнуло. Но сейчас же это почти болезненное ощущение прошло. Наверно, она уже привыкла и примирилась с тем, что Джагфару приходится бывать на заводе. Вот только Фаягуль занозой торчала в сердце.
Она неторопливо сняла шубку, устроила её на вешалку, привычно поправила перед зеркалом причёску. Не могла не отметить при этом: щёки у неё раскраснелись от мороза, горят, как бывало в девичестве. Ей было приятно видеть это, и последние невесёлые мысли забылись. А не приняться ли за неоконченную картину, пока Гаухар одна в квартире? Давненько уж она не брала кисть в руки, наверно, и краски-то высохли. Нет, пока отложим картину, настроение, пожалуй, не совсем подходящее. Вон в окно видна предвечерняя Казань. Как красиво и легко бесчисленные струйки дыма взвиваются к небу; в окнах громадных каменных зданий пламенеет отражение закатного солнца; чуть подальше видны ажурные краны; на улицах суетливое движение машин и пешеходов.
