Избранные произведения. Том 4 - страница 52



Когда Гаухар начала заходить к ним, мать первое время недружелюбно косилась на неё, потом делала вид, что не замечает незваную гостью. В хорошую погоду Гаухар звала мальчика на улицу, чтобы на свободе поговорить, как-то пробудить в нём живость, – мать кричала на сына:

– Чего так долго копаешься? Раз учительница пришла за тобой, собирайся скорее. Ей ведь платят деньги за тебя.

Конечно, Гаухар сумела бы призвать женщину к порядку, но решила до поры до времени молчать, пока не выяснит всего, что ей казалось нужным. На улице она придумывала какое-либо занятие, игру для Шауката или обращала его внимание на природу, развивала в нём интерес к окружающему, наблюдательность. Постепенно мальчик стал оживать. Однажды он громко рассмеялся на улице, – это был первый смех, который Гаухар услышала от него. Теперь он уже спрашивал учительницу о том, что ему казалось непонятным, сам рассказывал о различных случаях из своей жизни. Это было какое-то убогое, немыслимое в наше время прозябание. И, к радости Гаухар, мальчик выздоравливал душой, словно воскресал после тяжёлой болезни.

Казалось, мать стала замечать непонятные ей перемены в Шаукате: прислушиваясь к его разговорам с учительницей, она бросала начатое домашнее дело и смотрела на сына, удивление и подозрительность были в её взгляде.

Однажды, когда Гаухар собиралась уйти домой, женщина сказала ворчливо:

– Погоди немного. Я хочу спросить тебя кое о чём… – И прикрикнула на Шауката: – Ну, чего уставился?! Больно умён стал. Иди побегай на улице.

И когда они остались одни, мать сказала, не глядя на учительницу:

– Ты мне не испортишь мальчишку?

– Чем же это?

– Да вот всякими этими прогулками и мудрёными разговорчиками.

– А как по-вашему, Шаукат до «разговорчиков» со мной во всём хорош был?

– Где уж там, – сказала женщина. – Сама видишь, какая у меня жизнь. Это верно – мальчишки-то все балованные растут. А мой Шаукат какой-то совсем чудной стал: вдруг задумается или чего-то бормочет, как во сне… Ты скажи, это к лучшему или к худшему?

– К лучшему, – твёрдо сказала Гаухар. – Он человеком становится. А я помогаю ему в этом.

И, пользуясь случаем, она высказала этой тёмной и своенравной женщине всё, что давно хотелось сказать. И о том, что Шаукат растёт запущенным, словно круглый сирота, что у него пропал интерес к учёбе. А без учения в наше время жить невозможно. Что каждая мать должна выполнить свой долг перед ребёнком…

Женщина слушала, хмурила брови. Потом хлопнула ладонью по столу.

– Теперь меня послушай… Ты в мои домашние дела не путайся. Как умею, так и живу. Давай уговоримся: друг другу мешать не будем. Ты учительша, ну и занимайся, коль приставлена к этому. А у меня свой путь, своя дорога. Меня не научай, я не девочка, чтоб по твоей указке ходить.

На следующий день Шаукат явился в школу подстриженным, в свежей, выстиранной рубашке.

И вдруг ещё новость: мать Шауката пришла на очередное родительское собрание, чего за ней не водилось раньше. Правда, всё время она просидела молча в дальнем углу. И, уходя, ни словом не обмолвилась с Гаухар. Ну что ж, для начала и это неплохо. Остальное, надо полагать, доделает жизнь.

Заботы Гаухар всё же не пропали даром. Дамир заметно подтянулся в учёбе; что касается Шауката, он стал активнее на уроках. Гаухар не переставала следить за обоими. В то же время ей не давала покоя прежняя загадка: почему они первые два года учились не хуже других, а на третьем у них заметно упала успеваемость, на четвёртом же дело чуть не дошло до катастрофы? Возможно, начиная с третьего года занятий от ребят требуется больше усилий в усвоении усложняющейся учебной программы. Эту закономерность крепко следует запомнить и использовать в будущей практике. Своими соображениями она поделилась на совещании преподавателей. Её похвалили за инициативу и главным образом за умелое вмешательство в режим домашней жизни Дамира и Шауката.