Когда Изотов приезжал на вызов, первое впечатление для него – всегда запах. В домах стариков это нередко запах старых вещей, вчерашнего борща, немытого тела и профуканной жизни. Обычно Сергей не жалел своих больных. Хотя нет, жалость – неправильное слово, они были Изотову безразличны. Он считал, что все неприятности, к которым его вызывали – закономерный итог их сознательного выбора. Итог их образа жизни. И врач не в состоянии их изменить. В его силах оказать им помощь, чтобы они продолжили жить дальше тем же способом. Одинокая старость, в конечном итоге, тоже выбор, результат отношения к детям, нежелание париться проблемой друга или соседа. Было над чем задуматься.
Следующим, после запаха, Изотов ощущал легкое вибрирующее движение воздуха, слегка уловимое, только–только себя обнаруживающее, постепенно, по мере приближения к пациенту, переходящее в четкое трепетание со своей амплитудой, цветом, теплом, источником. Иногда Сергей угадывал сразу, что это и какая болезнь на этот раз себя выдает. Но чаще он тонул во множестве дрожащих сигналов и ему стоило больших усилий хотя бы понять, какой орган пациента зовет на помощь. Он чувствовал всегда по–разному и это никогда не повторялось. Мог мешать общий фон: размер комнаты, количество людей в ней, даже их настроение. На улице и в толпе Изотов в этом смысле был бессилен.
Дрожащие сигналы, которые врач назвал для себя вибрации, он чувствовал с детства. Они могли появиться внезапно, и он искал их источник, а могли стихнуть или совсем пропасть. Еще ребенком Сергей сразу сообразил, что взрослым об этом лучше не говорить. Разве он мог расстроить маму, что дядя Вася из первой квартиры, сегодня ночью умрет? А ему это было ясно по частоте, силе, наполненности жизненных сил соседа. Тот болел онкологией, жил на первом этаже и частенько сидел у подъезда, когда маленький Сережа возвращался с учебы. Школьник уже понимал, что рассказывать об этом никому нельзя. Только мама, будто подозревая что-то, иногда на сына странно поглядывала. Иногда.
Надо сказать, позднее эта чувствительность Изотова стала теряться. Как уходит с возрастом детский диатез или ссадины на коленках. Он уже забыл об этом, вспоминая, как детскую фантазию. Снова почувствовал вибрацию и хоть как–то стал идентифицировать ее он уже позднее, во время учебы в мединституте и проходя практику. Именно в общении с пациентами, чувствуя слегка уловимое движение воздуха, Сергей стал понимать, что это с ним разговаривает либо болезнь, либо себя выдает психическое состояние больного.
Вот и сейчас, зайдя в дом, Изотов почувствовал легкое тревожное дрожание. Встречающее их существо оказалось худощавой девчонкой с редкими тонкими косичками–дредами, брекетами и маленькой татушкой–сердечком на щеке. Она пропищала: «У бабушки печеночная колика», и повела к больной.
Внутри дом производил лучшее впечатление, чем снаружи. Пахло старыми книгами, что всегда располагало Сергея, и кофе. Что может быть уютнее… Медики прошли в спальню через гостиную с громоздкой мягкой мебелью, тяжелыми шторами и высокими книжными шкафами. На широкой кровати с резным деревянным изголовьем сидела стильная бабушка: ухоженная подкрашенная седина, маникюр, яркая атласная пижама. Болезнь выдавали худоба, желтушные глаза и сухие губы.
Егор раскрыл сумку и приготовил тонометр.
– Что случилось, рассказывайте, – спросил Сергей, по привычке повышая голос.
