– Обкурились, наверное?
– Да, больше не лезет! – согласились они, доставая по сигарете.
В курилке между тем происходила бурная полемика.
– Конец месяца! – возмущался дородный смуглолицый мужчина с иссиня-чёрными волосами, – а у меня ещё детали не все, – необъятный живот его трясся от гнева. – Лу-кья-но-вич
к-ве-че-ру-о-бе-ща-ет, – прокашлял он, подавившись дымом и выдыхая его с каждым слогом. – Но что обещает Лукьянович, то по воде вилами писано, – отдышавшись, сделал вывод смуглолицый. – Зам и есть – зам! Вот если бы Евгений Львович Кац пообещал, тогда можно поверить, – вытирая глаза тыльной стороной ладони, бубнил он.
– В воду написано! Гондураса послушать, так это первый раз случилось, – глубоко затягиваясь, произнёс здоровенный детина, споривший вчера с Пашкой об очерёдности. – И в том месяце так было, и в августе, и в июле, и все двенадцать лет, что я здесь работаю. Повечеришь, на выходные выйдешь и всё успеешь, – обнадёжил Гондураса.
"Дадут же кличку, ей-богу", – изумился я.
– Твоё изделие не горит, а вот наши приборы нужны, – вступил в разговор третий, обмахиваясь пилоткой, зажатой в волосатой руке с окольцованным безымянным пальцем. – Что говорил Евгений Львович на собрании? – надел он пилотку и оглядел собравшихся. – Сейчас идёт перестройка, мы должны все силы приложить, а план вытянуть, несмотря на трудности.
"Реликтовый какой-то", – подумал я.
Лёша с Пашей на цыпочках выбрались из курилки.
– Послушай, Слава, – перебил оратора здоровенный парень, – для чего мы сюда ходим?
"Значит, этого демагога Славой зовут", – запомнил я.
– От тебя, Большой, такого вопроса не ожидал. Работать, конечно.
– Правильно! – удовлетворённо потёр руки Большой. – Деньги зарабатывать.
– Ну, уж если на то пошло, – волосатая Славина рука снайперски послала окурок в урну, – моей бригаде в первую очередь надо платить. Наши приборы поважнее будут, – успокоился он, раскрывая туалетную дверь.
В цеху гремела музыка, и бодрый дикторский голос рекомендовал поставить ноги на уровне плеч и поднять вверх руки. Большинство мужиков со всего этажа лавиной потекли в курилку. Пашки с Чебышевым на участке не было. Женщины под руководством Михалыча, выстроившись в линию, старательно следовали дикторским наставлениям. Даже Евдокимовна отложила вязание.
– Идите к нам! – позвали меня молоденькие контролёрши.
– С удовольствием, да нога болит, – по-детски отговорился я.
Трое интернационалистов, как ни в чём не бывало, продолжали работать. Предпенсионный Плотарев с удовольствием разглядывал изгибающихся женщин. Регулировщик, бросив на произвол судьбы пульты и приборы, увивался возле дам, не столько делая гимнастику, сколько мешая другим.
– Валентина Григорьевна, ножку повыше подними, – ловко увернулся от тумака.
– Бочаров! Ты уйдёшь, кобель, или нет?! – совестила его Евдокимовна. – Лысый, а всё брюхом трясёшь, как молодой.
Но шаловливый регулировщик обращал на неё внимания меньше, чем слон на тявкающую Моську.
– Валентина Григорьевна, давай подержу тебя, – дурачился он, непрерывно хихикая и показывая мелкие зубы.
– А теперь, – заходился диктор, – наклонившись, достанем кончиками пальцев рук кончики пальцев ног.
– Михалыч, свои ноги доставай, – хихикал Бочаров.
Красный от напряжения мастер смотрел волком, но молчал, чтобы не сбить дыхание. Молоденькие контролёрши кланялись столь усердно, что под шёлком зелёных штанов вырисовывались трусики. Пашкин сосед, старая перечница, не спускал с них глаз.
