– Где Дениска? – вдруг опомнился философ.
Денис, как и я, тоже недолюбливал дядю Валеру. У него были на то свои причины.
Во-первых, дядя никогда ничего ему не приносил. Во-вторых, мало с ним разговаривал и не играл.
"Ясное дело, ведь мальчишка не разбирается в Ламетри, к тому же не придает значения пролетарским позициям семи гномиков и социальному статусу Белоснежки и Красной шапочки!"
– О чём задумался? – отвлекла от рассуждений супруга.
– О Ламетри, ясное дело.
– Скорее всего, о градуснике и его показаниях! – уколола она.
"Даже мысли не допускает, что могу думать о чём-то серьезном", – обиделся на жену.
– Да пусть в своей комнате играет, а то поговорить не даст, – покончив со мной, обратилась к брату. – Да-а, Валер! Сейчас покажу, какое платье купила, зашатаешься, – раскрыла шифоньер, – вот оно. Жди здесь, – заспешила в другую комнату, на ходу растегивая халат.
"Ничуть брата не стесняется! – разозлился я. – Хошь маленький и губастый, но всё ж мушшина", – стал трунить над ним. Мысленно, разумеется.
Через несколько минут она демонстрировала покупку, кружась по комнате, высоко открывая ноги и виляя бедрами, – знал бы – хрен купить разрешил. Валерий снисходительно, как на маленькую расшалившуюся девочку, глядел на неё. В глазах плескалась нежность.
– Ну как?
– Потрясно! – улыбнувшись, он поднял вверх большой палец.
Довольная жена побежала переодеваться. Вернулась, неся в руках платье и, конечно, не застегнув до конца халат, в от
вороте которого виднелась маленькая упругая грудь в прозрачном лифчике.
"Чего гипюровых бюстгалтеров накупила?" – нервно уставился в телевизор, на экране которого главный застрельщик перестройки проводил то ли съезд, то ли партконференцию. Политика меня не интересовала, только экономика.
– Дайте нам свободу! – взывал пожилой, с аристократичной сединой директор какого-то завода. – И мы заработаем кучу "зелёных", – тряс американской банкнотой.
«И зачем нам "зелёные"? – подумал я. – Рублей бы побольше!»
– Деньги! Деньги! Деньги! Скоро они заменят всё: и культуру, и литературу, и искусство, – разглядывая оратора, произнес Валерий. – Всё следует делать не спеша, постепенно, а мы не можем, хотим сразу и всё. В результате уже Грузии суверенитет подавай, не говоря о Прибалтике. А Меченый только болтает, туманно объясняя, где собака зарылась и ничего не предпринимает.
– Правильно у нас на заводе говорят… – сделав по возможности умное лицо, перебил Философа.
Жена восприняла мой демарш, как святотатство.
– …по России мчится тройка: Мишка, Райка, перестройка!
– А ещё что говорят? – усмехнулся Философ.
– Яйца видим только в бане, между ног у дяди Вани, – не совсем уверенно докончил я.
Жена всплеснула руками и заглянула в соседнюю комнату удостовериться – не слышал ли Денис неподражаемого своего папулю.
– К власти идут анархисты, готовые всё сломать. Великий анархист Бакунин как-то сказал, что страсть к разрушению есть творческая страсть. Именно этим творчеством сейчас и начинают заниматься, – неожиданно он хлопнул меня по плечу. – Помню, утром, усталый, ты сидел в сарае и мрачно глядел на дрова. Пошли.
Отгулов у меня не было, а делать что-нибудь путное пока
не умел, поэтому подметал территорию и таскал мешки с отходами на свалку. Шестого числа – то был короткий рабочий день – мастер снова отправил меня на ставшую уже родной мусорку. Высыпав мешок в контейнер, стоявший в бетонном углублении, и удовлетворённо проследив за полётом мусора, я поначалу подумал, что померещилось. Но нет, в действительности, дно контейнера устилали чёрно-белые, серые, рыжие кошачьи трупики.
