Только не он.
Но что если все-таки он?
Нужно выяснить наверняка.
10. 9
— Привал, — будит меня грубый мужской голос, доносящийся издали. — Лошадям нужно отдохнуть. Мать Плантина, скажите девкам, чтобы набрали хвороста.
Повозка стоит на месте, снаружи уже утро. Я не заметила, как уснула, прижавшись к Клементине. Я пытаюсь разогнуьть ноги, но их прошивает безумная боль, поза в которйо я сидела, удар об землю и переохлаждение явно не прошли даром.
Я как-то отрешенно смотрю на зевающую старуху, которая вываляла меня в грязи ночью и запоминаю мельчайшие детали ее лица.
— Только память, нужно сохранить все, что осталось, — твержу я про себя слова, которые слышала в бреду. — Волосы отрастут, память останется, и они заплатят.
Она заплатит. Обязательно.
— Чего уставилась, сиятельство? — язвительно рявкает мать Плантина. — Злишься за ночной урок? Ну и дура, ты должна быть благодарна богу, что он послал меня тебе. Рядом со мной ты научишься скромности, благочестию и спасешь свою душу… Если выживешь.
Я опускаю взгляд и смотрю на свои грязные босые ноги. Теперь такие же, как ноги всех остальных в этой повозке, не считая монашки, которая одета в хорошие сапоги из дорогостоящей блестящей кожи.
— Я чувствую, что ты уже рвешься отстоять свое право на еду. Это похвально. Я скажу вам, как будет.
Она достает из сумки, висящей на ручке кресла, на котором она сидит, маленькие песочные часы, переворачивает их и говорит громко, ведь только то мы ценим, и за то благодарны, что дается нам с трудом и потом:
— Пятнадцать минут, кто принесет меньше всех хвороста, тот не будет сегодня есть. Кто принесет больше всех, тому достанется мясо. Кто опоздает, тот будет идти за повозкой пешком. Ну а если кого из вас съедят местные звери, значит такова судьба.
От упоминания еды, в животе у меня урчит и все внутри начинает скручивать от голода. Все девушки тут же вскакивают со своих мест и по очереди выпрыгивают из повозки.
— Пойдем, — говорит Клементина, и тянет меня к выходу. Я прихрамывая слезаю с повозки и морщусь от боли.
Мы торопливо идем к деревьям и я ловлю на себе неприязненные взгляды девушек, особенно той, что хохотала надо мной ночью громче всех. Ее лицо я тоже постаралась запомнить. Колючая трава впивается в нежную кожу ног, оставляя мелкие порезы, которые тут же начинают кровоточить, но я не обращаю внимания, раз за разом прокручивая в голове одни и те же слова.
Девушки быстро разбредаются по лесу. Я вижу, как несколько собирается в стайку и пытаются вытащить из земли трухлявый пень полусгнившей сосны.
Другие собирают маленькие веточки и только двум и ли трем удается найти хорошие сухие ветки, который подойдут для костра. Я слышу как девушки перекликиваются, кто=то весело шутит и смеется. Их смех разносится по лесу, странно отражаясь в деревьях и повторяясь, искажается до неузнаваемости.
— Я должна бежать, — говорю я Клементине, которая все еще идет рядом со мной. Она уже набрала целую охапку больших еловых шишек, которые никто, похоже, еще не додумался собирать.
— Я думала об этом, но не получится, подруга, — говорит она, — здесь непролазные леса, ночью тут полно волков и другой живности, еще похуже. Старуха не просто так пугала нас, хотя я надеюсь, днем, так близко к дороге их нет.
— Откуда ты знаешь?
— Это Шантонский лес, все про него знают, он простирается на сотни миль к югу от княжества.
