— Это… все неправда… — задыхаюсь в панике, глядя на трех старух. — Он приведет всех к краху…
— К краху ли, дитя? — средняя провидица наклоняет голову. — Да, крови будет много, но для леса это та же вода.
— Что вы такое говорите?! — я встаю и отмахиваюсь, от Вестара, который пытается взять меня под руку.
— Что ты увидела? — он хмурится.
— Ничего хорошего, — шепотом отвечаю я и опускаю голову. — Должен быть другой выход… Если не разрыв связи, то… я не знаю… его зверь везде меня найдет, а моя волчица будет звать его…
И я чувствую ее страх, тревогу и желание повыть, чтобы призвать Ивара. Три старухи не внушают ей доверия, потому что они даже не моргают. Их не удивили мои видения, как мертвецов, у которых больше не бьется сердце. Для них возможное будущее при разрыве не отличается от настоящего. Они его принимают и готовы к тому, что о Северных Лесах будут шептаться в ужасе и ждать Ивара с его белой кровожадной стаей.
— Некоторые назовут это величием и восхождением Лунного Когтя, — правая старуха недобро щурится.
— Так он опять будет в шоколаде? — возмущенно охает Вестар.
— Да, не ты, маркиз, — левая провидица усмехается.
— В каком смысле? — Вестар делает бесшумный шаг, и его верхняя губа дергается в пренебрежении.
— В таком смысле, глупый мальчишка, что ты ошибся в своих ожиданиях и планах, — средняя старуха смотрит на него исподлобья. — В который раз. И не быть тебе Альфой ни в одном из узоров лунной паутины. Сейчас — твое лучшее время, Вестар, и ты в шоколаде, а не в крови.
— А я не верю в ваши бредни про предопределение судьбы, — глухо рычит и сжимает кулаки.
— Не будь ты сейчас под пыльцой дурман-травы, — шипит левая Провидица, — ты бы уловил голос Матери Луны, но ты к ней глух. Ты сильно подсел на этот яд, и он тебя меняет, отравляет и убивает, но…
— Нить со спасением твоей шкуры вспыхивает все ярче…
Стены храма сотрясает рев Ивара. Он взывает не ко мне, а к своей волчице. Вместе с ужасом от его отчаянной ярости по телу прокатывается волна паники, когда он выныривает из теней. Кровавый оскал, белоснежная шерсть в черных подпалинах, а глаза — дикие. Ни проблеска человеческого разума.
— Вот черт… — шепчет Вестар и отступает Ивар к статуе Матери Луны. — Ивар…
А нет в звере Ивара. Сердце пропускает удар, а мышцы сводит болью и судорогой от низкого рыка, который требовательно призывает свою самку.
— Может… — сипло говорю я через болезненные спазмы, — твоей пыльцы…
— Поздновато, Илина, — шепчет Вестар и делает еще один шаг назад, когда Ивар скалит в его сторону клыки, — тише, дружочек… тише…
Вновь рык, пробирающий до костей грозной настойчивостью, и моя волчица в остервенении рвется из груди. Ей тесно и душно в одежде. Ей здесь не нравится, и она, как и зверь Ивара, желает сбежать в лес и оставить все эти тревоги, которые ее нервируют во мраке звериного забытья. Она хочет быть со своим волком, а я ей мешаю страхом, слабостью и неуверенностью.
Счастье, может, зверю неведомо в человеческом понимании этого слова, но для меня это шанс отказаться от самой себя и избавиться от боли, что отравила сердце ядом. Я не я могу быть с Нареченным в гармонии и принятии, но… лишать права на него свою волчицу, которая бьется в моей душе, как в железной клетке, у меня не хватит сил. Рык Ивара нарастает, и у меня в глазах темнеет:
— Да что же вы стоите…
Не могу я бороться с разъяренным зверем и растворяюсь в его стремлении сожрать слабую человеческую душу. Хрустят суставы, мышцы режет болью, и сознание покрывается черными пятнами, а Мать Луна и не думает вмешиваться. Вероятно, она благоволит лишь волкам, ведь она связывает только их лунными нитями, а в людские души не заглядывает.
