— Ух, какие вы стали большие, детишки, вас и не узнать.
Он подхватывает Джейка на руки .
—Тебе сейчас сколько? Неужто уже двенадцать лет?
Джейк заливисто смеется.
— Мне всего пять, дедушка.
— А на вес все двенадцать, клянусь всеми металлами. Ты медный, а плотный, как золото. Должно быть тебя кормят за троих, или ты всех дурачишь и на самом деле настоящий золотой дракон!
— Я буду серебряным, а потом золотым! -- с восторгом шепчет Джейк на ухо дедушке.
— О, это весьма похвальное стремление, — добродушно говорит князь Альфред.
— Здравствуйте, Альфред, — говорю я, чувствуя странную неловкость в присутствии пожилого отца Айвена. Он задерживает на мне взгляд своих пронзительных глаз и медленно ставит Джейка на пол, не отводя глаз от меня. И снова мне кажется, что этот взгляд словно разъедает мою душу, как кислота разъедает металл.
Гоню от себя это странное чувство изо всех сил, но оно лишь становится сильнее.
— Джейн, — говорит он с восторгом и подходит до странного близко, так что мне приходится отстраниться, чтобы не чувствовать его дыхания на своем лице. — Я был убит горем, когда узнал, что ты умерла, и был на седьмом небе от счастья, и танцевал, как мальчишка, когда до меня дошли слухи, что ты воскресла. Но то что я вижу сейчас, это просто невероятно. Твои серебряные глаза, они просто восхитительны. Я словно тону в них.
Его голос становится все ниже и ниже, пока не переходит на хриплый шепот, что вызывает во мне еще большую неловкость.
Он берет меня за руку и целует. Совсем как тогда, в тот день, о котором я не хочу вспоминать, в тот день, который я не помню. Его губы задерживаются на руке дольше на какую-то секунду, чем необходимо.
— Отец, -- слышу я за спиной голос мужа, — рад, что ты пришел.
— Ну как я мог не явиться? Вся столица стоит на ушах. То, что случилось… Никто не может в это поверить, все трещат без умолку. Малышка Дженни теперь у всех на устах.
Он облизывает губы и от этого простого жеста меня внутренне передергивает. Мне хочется уйти подальше, избавившись от его общества, сама не знаю почему, но я обещала Айвену, так что мне приходится покорно стоять и терпеть это иррациональное чувство отвращения, которое с каждой минутой только усиливается.
— Я слышал, что у тебя был ребеночек? — говорит князь Альфред, но он погиб? Мне так жаль, ты не заслужила такой судьбы. Тебе, наверное очень тяжело переживать такую утрату. Это был бы замечательный медный мальчик, или девочка…
— Отец, — шипит на князя Альфреда Айвен.
Словно черный зазубренный гвоздь в сердце мне вонзается сожаление и боль утраты. Зачем он говорит об этом? Неужели, чтобы сделать мне больно?
— Простите, — говорю я, пряча лицо и выбегаю из комнаты, чтобы никто не видел моих слез. Я стараюсь дышать ровно, как учил меня Уинстон, чтобы остановить нарастающее внутри меня беспокойство. Я чувствую, как пульсирует мое сердце, стремясь вырваться из груди, с каждым ударом разнося и усиливая душевную боль.
Айвен окрикивает меня, но остается с отцом.
— Не стоило тебе говорить об этом, — тихонько говорит он отцу. Я слышу по его голосу, что он раздражен его поведением.
— А что такого я сказал, сын? Всего лишь выразил соболезнования. Ведь она жива, и может двигаться дальше, верно же? У вас будет еще много детей, и теперь, наверняка, серебряных…
— Ты невыносим.
Айвен догоняет меня и обнимает.
— Прости его, он старый человек, лишенный всякого такта, — говорит Айвен, прижимая меня, трясущуюся от рыданий, к своей груди.
