Измена. Стеклянный мост над обрывом - страница 24

Даня оставался верен своим привычкам везде. Приходя домой, он всегда раздевался в прихожей и вешал рабочие брюки здесь же в шкафу. Очень часто в момент расстегивания ремня Лера подходила и обнимала его. Ну завораживал ее мужчина с ремнем, было в этом что-то сильное, властное что ли. Что-то остановило ее повторить привычное движение. Если вина, стыд, шемящая тревога заставляли замирать так, что казалось, даже сердце перестает стучать, то желание исправить содеянное заставляло двигаться вперед, так что слова и действиия Леры становились отрывочными, рваными, непоследовательными.

– Я хотела поставить чайник, но не нашла спички…

– В спальню иди.

– Я подумала: давай чай попьем, и, ну, нам, наверное, поговорить надо?

– В спальню, я сказал, иди.

– Но Даня, сейчас только шесть часов.

– Блядь, мне в третий раз повторить? Ты нарочно злишь меня? А может, не надо усугублять ситуацию?

Ну хорошо, в спальню так в спальню, все же Лера виновата, так что будет хорошей послушной девочкой, но, чур, только сегодня. Тон Дани Лере нравился все меньше, хотелось грубо осадить, но мозг услужливо подсказывал, что с этим как раз следует повременить, даже легкий каприз сегодня однозначно разовьется в скандал или чего похуже. Что это – чего похуже – Лера пока представить не могла.

Боковое зрение очень точно отметило, когда вошел Даня… почему у него ремень в руках? «Хотя, конечно, хорошую порку она заслужила» – эхом отозвались слова Славы. Ну то Слава, он-то может, помнится, когда-то грозился высечь, если тогда еще восемнадцатилетняя Лера вдруг вздумает начать курить. Сигареты ее никак не интересовали, поэтому проверить серьезность его угроз возможности не было. Даня убрал ноутбук со стола, легонько подтолкнул Леру к столу и заставил грудью почти лечь на стол, расстегнул юбку, спустил ее вниз, белоснежные трусики миллиметр за миллиметром тоже были спущены его заботливой рукой.

Сотни раз Лера раздевалась перед мужем, для мужа, сколько раз он раздевал ее, но никогда прежде это не сопровождалась такой щемящей тоской, секунда за секундой, миллиметр за миллиметром чувство безопасности летело в тартарары. Организм выбрал тактику «замирание», впрочем, понятно, что «беги» и «бей» однозначно здесь были бы бесполезны, а то и опасны.

Даня пока не переступал опасную линию, но как только трусики Леры упали на пол, злость вновь начала овладевать им. Фантазии начали рисовать, как его жена самозабвенно отдается бывшему парню, любовнику в самых разных позах. Вместе с этими картинами рука с ремнем сама взметнулась в воздух, легла на круглое полушарие и вновь отскочила. То же самое повторилось и второй, третий, четвертый раз. Никогда в жизни Лера не испытывала подобную боль, когда четвертый удар пришелся на одно и то же место, слезы удержать было уже невозможно.

Когда она поняла намерения Дани, твердо решила мужественно вытерпеть наказание, молчание, игнор, оскорбления выдержать было бы гораздо сложнее. Но очень быстро поняла, что и мужественной быть не получится. Боясь быть услышанной, страшась показать слабость, она старалась сдерживать всхлипы, впрочем, справлялась с этим не особо успешно.

Некоторые ученые-лингвисты считают, что молчание – это тоже коммуникативный акт. Хреновый акт, скажу я вам, так как адресант может послать одно сообщение, а адресат получить совсем другое. Хреновую службу он сослужил и Лере. Соглашаясь на условия Дани, не показывая даже минимальное сопротивление, стараясь превозмочь боль как можно дольше, сжимая зубы и кусая губы, она доносила: «Я знала с самого начала, что летела как мотылек на огонь. Я осознаю, что доигралась. Я не знаю, что будет сейчас со мной, с нами. Может, этот огонь даже сблизит нас. А может, и скорее всего так и будет, я опалю крылья, не смогу летать некоторое время, а потом вновь оживу и будет здорово, если ты мне поможешь. Но может быть и так, что огонь сожжет мои крылья полностью, сожжет так, что взлететь будет невозможно никогда. Я не знаю границы, когда огонь сжигает дотла, пожалуйста, будь осторожен, не подходи к этим границам».