– Совет Девяти не был воплощением зла, – Николас Фламель обрёл голос прежде других. – Многие из нас получили бессмертие благодаря их милости. Да, мы подчинялись им, но так осуществлялось зыбкое равновесие. Теперь же равновесие нарушено: кто будет следовать букве закона, когда некому судить?
– И потому я собрал вас, – мягко сказал Мелькарт. – Кто отозвался и приехал в мой дом, очевидно, хочет жить в мире, по высшей справедливости. Кто пренебрёг приглашением либо боится – и тогда это простительно, либо заведомо игнорирует власть – и тогда им придётся ответить.
– Вы имеете в виду вашу власть? – не сдавался Фламель.
– Я говорю о власти, которой меня одарил Тот Гермес Трисмегист. Или, быть может, бессмертные забыли, кто принёс человечеству знания о философском камне? Кому они действительно обязаны своей долгой жизнью?
– Жизнью я обязан своему уму, благодаря которому изобрёл философский камень, изыскал путь к вечности. Тот Гермес заложил основы, но многое доработали и обогатили мы. Без наших усилий не было бы ничего. Потому не стоит превращать образ Трисмегиста в краеугольный камень: тысячи лет люди прекрасно без него обходились.
– Пользуясь его наследием? – усмехнулся Мелькарт, впрочем, быстро вернул серьёзный тон. – Я понимаю ваше беспокойство. Но убеждать меня в том, что вам нравилось подчиняться Совету Девяти, не следует: я видел Неизвестных, видел, чем они являются… Олицетворение кошмара, оголённого раздутого могущества. Наверное, проживи мы столько же, сами бы превратились в уродов. Они ничего не хотели слышать о Трисмегисте из моих уст, хотя должны были: как-никак, раньше они служили его жрецами.
– Как мы сейчас восстановим равновесие? – вернулся к проблеме Фламель. – Многие схлестнутся за раздел мира. Будут использовать любые средства, чтобы усилить влияние. Я повторюсь: любые средства.
– И кто, как не мы с вами, остановим их прежде, чем прольётся кровь?
– Что вы предлагаете? – вклинился Майер.
– Создавать будущее.
Пышущее восторгом настроение Майера разбавило ощущение натянутости между Мелькартом и Фламелем; все ждали, что струна лопнет, но катастрофы не произошло. Мелькарт понял, что старик не займёт его сторону. Не потому что Совет имел значение для самодостаточного, уверенного в своей таинственной правоте Николаса, и не потому что Мелькарт был неубедителен. Просто он не нравился Фламелю. Хотя, будь они знакомы чуть ближе, ему бы открылось, что Фламелю вообще редко кто нравился. Михаэль Майер же был сравнительно молод, открыт для мира и удовольствий, потому и к связи с господином Тессера отнёся как к увлекательному приключению, в которое готовился нырнуть с головой. Мелькарт не строил преждевременных теорий, однако его поразил тот факт, что Майер, будучи на целую эру старше Калиостро, умудрился спрятаться от усталости жизни, пренебречь старостью души. Он не мог знать, что объект его размышлений порой страдал, как и другие, от скуки, от невозможности преодоления самого себя, но затем возвращался к нормальному состоянию, стоило узреть новое и необъяснимое, – а необъяснимого в этом мире хватало. Прыткий ум Михаэля Майера страстно влюбился в природу Мелькарта, и ради того, чтобы разгадать тайну Избранника, эпатажный немец готов был пойти на всё.
– Новый Орден, – Мелькарт, наконец, добрался до главного. – Орден без господарей, где мнение одного не более весомо, чем мнение другого. Орден, где права его членов равны, где справедливость и закон синонимы. Орден, члены которого садятся за стол переговоров и вместе решают проблему.
