– Тпр-р-р-р-р! – сказала пьяная баба и вдруг стала заваливаться на большое трехстворчатое зеркало, висевшее в коридоре.
– Стой! – подхватил ее Глеб. – Что с тобой?
Баба побледнела, как полотно и снова сказала:
– Тпр-р-р-р.
– Тебе плохо? – встревожено спросил Глеб. – Что ты пила? Сколько? Где твоя мама? Почему она тебя отпустила? Что на тебе одето?! Где куртка? Где сумка?
Баба безвольно повисла у него на руках. Татьяна прижалась к стенке. Она видела свое отражение в зеркале, оно было унизительное – испуганное, дрожащее, бледное, в чужом, ярком, куцем халате...
– Она пьяная и ей плохо, – сказал Глеб и поволок бабу в комнату, на ту кровать, где они только что...
– Еж! – прошептала Татьяна.
И тут в дверь опять позвонили.
– Открыто, – негромко сказала Татьяна и тотчас же в квартиру ввалилась черноволосая смуглая девица, которая была здесь, когда Татьяна приехала. Как Глеб называл ее? Соавтор?
Теперь на соавторе была белая блузка в оборках и широкая юбка, завязанная почему-то узлом на поясе. В руках она держала две куртки, которые тут же бросила в угол.
– Девушка, – пьяно спросила девица Татьяну, – можно у вас пописать? А то в кустах неудобно, в подъезде не позволяет хорошее воспитание. Можно?
Татьяна смотрела на нее во все глаза.
– Значит можно, – сказала девица и пошла в туалет. – Спасибо, вы добрая! – крикнула она из сортира.
В зеркале Татьяна видела, как Глеб раздел пьяную бабу и положил на кровать, прикрыв черной, шелковой простыней.
– Еж! – позвала она.
Он вышел в коридор одновременно с девицей, вывалившейся из туалета.
– Гад! – заорала та и вцепилась ему в отворот халата, который он успел на себя натянуть. – Кобель хренов! У тебя жена, между прочим, святая! И, между прочим, беременная! Двойней! Гад!
Глеб со смешком отцепил от себя девицу, но она размахнулась и со всей силы залепила ему пощечину.
– Скотина ты, – сказала девица и вдруг заплакала. – Дрянь. Испортил жизнь сразу трем бабам. А ты дура, – обратилась она к Татьяне.
– Уходи, – сказал Глеб девице и указал на дверь.
– Мне плохо, – заявила соавтор и громко икнула. – Или, хорошо? Я не знаю. – Она оттолкнула Глеба и прошла в комнату, где на кровати лежала размалеванная баба.
– О! Танька! – заорала оттуда она. – Ты баиньки? И я тоже! – Девица быстро разделась и улеглась рядом с бабой, накрывшись скользкой простыней. Эй, выключите нам свет! – крикнула она.
Татьяна щелкнула выключателем, который был в коридоре, и свет в комнате погас.
– Развратник, – пробормотала девица. – У нее дети, между прочим, будут. Тройня! Врачи сказали, УЗИ-музи... – Послышались громкие звуки сморкания, потом всхлипы: – Глеб, поехали в Ригу! Танькиных детей мы усыновим. Уматерим! Зачем одному человеку сразу четыре младенца?!
Глеб схватил Татьяну за руку и потащил на кухню.
– Вот это да! – усмехнулся он и огляделся в поисках своей трубки.
Татьяна молчала. Внутри поселился скользкий, холодный комок и она точно знала, что избавиться от него можно только хирургическим путем – с кровью, болью, тяжелым посленаркозным отходняком...
Да, еще она точно знала, что как бы успешно ни прошла операция, останутся шрамы и осложнения. И самым тяжелым осложнением будет то, что никого, никогда, ни за что она больше не назовет Ежом.
– Ну почему ты молчишь?! – вдруг заорал Глеб. – Я не знаю, как это получилось! Не знаю! Она ушла! С чемоданом! К маме! В соседний подъезд! Мы обо всем с ней договорились! Я не мешаю жить ей, она – мне! Ну не молчи... – Он сбавил накал и начал теребить розовую занавеску.
