Наконец ковер свалился на пол, а я, обессилев, упал сверху:
– Все. Перерыв.
– Забавно. – Ева села рядом по-турецки. – Я только и делаю, что переезжаю из квартиры в квартиру и только сейчас впервые подумала, что было бы здорово иметь свою, где можно делать что хочешь и как хочешь.
– Ты про перестановку и ремонт?
– Я про все. Знаешь, что такое чувство дома?
– Уют? Комфорт?
– Спокойствие. Когда ты знаешь, где ты будешь завтра и с кем, и тебя это не удручает, а выбрасывает такую порцию дофамина, что больше ни о чем и думать не хочется.
– Дофамина. – Я усмехнулся. – Ты тоже одна из этих? Дофаминозависимых?
– Все люди в той или иной степени в нем нуждаются. Когда организму его не хватает, человеку просто не хочется жить. Он видит мир в серых красках и ничему не радуется. А дофамин – это предвкушение счастья, без него люди сходят с ума.
– Актеров в лагере тоже зомбировали дофаминовой теорией? – Я не мог отвести от нее глаз, и слово «счастье» из ее уст прозвучало вдруг так, словно она сама была им.
– Не знаю, я приехала уже подготовленной.
– Расскажи еще про дофамин.
– Хватит! – Ева шутливо шлепнула меня по руке. – Я знаю, что тебе все это не нравится.
– Мне нравится тебя слушать.
– Я бы много что могла рассказать, но точно не сейчас.
– Почему?
– Потому. – Она по-детски показала язык и, встав на четвереньки, подобралась к заваленной всяческим барахлом этажерке. Вытащила с нижней полки старый кассетник и протянула мне: – Вот это древность! Умеешь им пользоваться?
– Не пробовал, но думаю, что смогу. – Я сел и взял у нее магнитофон. – Здесь все как в плеере. Треугольник – плей, квадратик – стоп, кружок – запись, стрелочки – перемотка.
– Ой, а включи его, пожалуйста.
– Тогда давай искать кассеты.
И мы полезли изучать содержимое этажерки, письменного стола и ящиков в низенькой тумбочке. Отвлеклись на коллекцию значков и марок, стопку старых журналов и прочие раритетные штучки, а когда все же нашли пару кассет, обнаружилось, что у магнитофона нет ни шнура, ни батареек.
Но во мне уже загорелся азарт археолога, так что я предложил вскрыть запертую комнату и поискать шнур там. Ева запротестовала, а я нарочно, чтобы подразнить ее, сходил за отверткой и сделал вид, будто пытаюсь взломать замок запертой комнаты. Она принялась оттаскивать меня, отнимать отвертку и выкручивать мне руки. Естественно, воспользовавшись моментом, я обнял ее и снова потянулся за поцелуем, но она увернулась:
– Не нужно.
– Ты с кем-то встречаешься?
– Просто не нужно, и все.
– Я тебе совсем не нравлюсь?
– Не будь ребенком! – неожиданно резко вспыхнула она, отчего-то разнервничавшись. – И оставь эту комнату в покое!
– Ты мне очень нравишься. – Я попробовал взять ее за руку, но Ева тут же упорхнула в комнату и уже оттуда крикнула: – Давай свернем ковер!
И пока мы занимались ковром, а потом и оборвавшимися с петель шторами, я пытался погасить в себе разгорающийся пожар, метался, выбирая между настойчивостью и смирением, потому что Ева, казалось, была соткана из неопределенности.
Но когда я стал собираться домой, она сказала:
– Если хочешь, приходи завтра к четырем. Я в кондитерской работаю, принесу что-нибудь вкусненькое и посвящу его тебе.
– Ты тоже готовишь? – обрадовался я.
– Нет, я всего лишь менеджер по работе с клиентами. Принимаю заказы и проверяю, чтобы их выполнили в срок и довезли до места. Иногда нам разрешают забирать брак или просрочку, которая на самом деле не просрочка.
