Василий вдруг понял – у Вострикова не дома беда и не разжаловали его пока, тут другое: Вострикова смял каток истории. Бывают такие люди. Вася в своей боевой жизни видел, как генералы запивают на недели, как пытаются стреляться или адъютанта пристрелить. Но чтобы так развезло? Из-за американцев, из-за пиндосов, что получили для острастки на другой щеке земли?
– А когда дома в Москве грохнули, не пробило? – спросил он, уловив, что генерал ручной и не опасный сейчас. Кошкин понял нечто важное о жизни: и в маленького, ничтожного, по сути, человечка, навроде Вострикова, может вместиться огромное. История вмещается разом, как рояль в пустую гостиную, и делает это существо значительным и, что еще острее и важнее показалось Кошкину, – свободным. Ему стало досадно и завидно.
Васю Кошкина «американская трагедия» нисколько не впечатлила.
«Людей много накрошило. Но зато не будут теперь гладить по головам чеченских „повстанцев“, как после московских взрывов. И службы безопасности их – туфта. У нас бы размолотили чертей до черты города. Думали, они земли пуп, а теперь получили урок физики с географией». Так говорили коллеги в «фирме», такие разговоры вели пассажиры в метро, так рассуждали соседи по дому, так считала очередь в булочной. Кошкин соглашался с этим, но соглашался так же, как согласился бы, что клуб «Ювентус» лучше «Баварии» – очевидно, но издалека.
Только теперь, глядя на Вострикова, Кошкин подумал, что событие это огромно, поскольку может коснуться его судьбы. Чертов Балашов с его миллениумом. Востриков напрягся и сумел угадать его мысли.
– Ты военный человек, бывалый, дело я твое смотрел. Кожа у тебя дубленая, толстая как у апельсина. А я здесь по разнарядке, так сказать. Из пожарной охраны. А тут – колесо. Чертово колесо. Наверх думал… Осуждаете? А кто не думает? Ты вот не думаешь? А я… Да что с вас, «афганцев»… И вдруг вниз… Вся жизнь…
Востриков жадным глазом устремился на фляжку. Он был жалок.
– Да почему вниз? Наше время поспевает! Сейчас все кинутся террористов ловить, пиндосы грузинам помогать перестанут. Вам с нами в самую гору!
– Ты, полковник, не понял ни черта. И они, «там». Тоже, говорят, скачок в карьере… Но пойми ты, из шкуры не вылезешь… Не могу. Не хочу. Вот играешься в шпионов, а потом – такое. Я уже рапорт подал.
«А с чего меня вызывал? Из-за фляги, что ли?»
– А тебя я вызвал, чтобы сказать: твоих друзей теперь всех шерстить будут. Новый придет, там за спиной не забалуешь. Я-то к тебе по-доброму. Вспомните еще меня.
– Какие друзья? – прикинулся все же простачком Кошкин, протягивая тем временем генералу фляжку.
– А такие. Которые про боевиков Назари много по телевизору говорят. Которые от Шаха Масуда к тебе как к оперу на докладки бегают. Всяк сверчок знай свой шесток. И ты узнаешь, Кошкин.
Да, Вострикова все же тряхануло начальство. Но не насмерть, поскольку тот, благодаря генеральской интуиции, «нахлестался» заранее до частичной невменяемости. Вася представил себе, как начальник, дыша перегаром в пол и заметно раскачиваясь на носочках, докладывал по «делу Кошкина», к примеру, самому директору.
– Что там у вас по взрывникам афганским? Чтобы срочно передали всю информацию вашу, всю эту лабуду, во внешнюю разведку! Что вы там тянете, Востриков! Это сейчас валюты ценнее. Понимаете? Так разъясните вашему Мышкину, Кошкину и прочему зоопарку… Сам президент интересуется!
