– Что, Андрей, убежище понадобилось? Все не угомонишься?
– Нужно, Иван, – честно, даже удивившись себе, ответил Миронов. Ему стало жаль Ларионова… Был красавец, рослый, загорелый, злой. Как сейчас видит его в кабульском далеком году…
– Ну, приезжай, если нужно. Я рад тебя увидеть. Хоть так вспомнили, – свел ершистые брови Ларионов.
Миронов не стал рассказывать товарищу ни по телефону, ни потом, при встрече, о том, что после рассказа Балашова в нем «осуществился резонанс» и его беспокойство перед встречей с Ютовым, и раньше пульсировавшее в нем, не только удесятерилось, но обрело направление, вектор. Миронов больше не желал видеть случайность в исчезновении Кеглера. Василий, конечно, был прав, видя в Ютове опасность, причем прав в большей мере, чем подозревал сам.
А, откинув случайность, «афганец» ощутил тревогу.
Когда-то Миронов объяснил Балашову схему одоления тревоги и страха: «Беспокойство – его гони, ищи за ним опасность. Опасность – действие, рождающее противодействие. Кто находит план в противодействии, тот побеждает страх».
Теперь Андреичу привелось вспоминать свои поучения на практике: уже давно он не ощущал опасности столь явственно, как теперь. Но он разработал план, и предстоящая встреча с Большим Ингушом должна была стать «спецоперацией по нейтрализации многоканальной опасности» – столь мудреное название Миронов сочинил в память о диссертации, не написанной в спокойный послеафганский год.
Кому еще передать радостную тяжесть мысли, отлитой в мягкий, но уже смертельный свинец?
«Если бы ты знал, Иван Ларионов, как ты мне нужен», – про себя произнес Миронов. Он знал, что виноват перед бывшим резидентом бывшей разведки. Но знал и свое оправдание: ну не может он заставить себя прикоснуться к старости. Не потому что боится постареть от того сам. Не потому…
Прежде чем ехать к Ларионову, Андрей Андреич собрал в портфель необходимые личные вещи. Сложившись, выглянул в окно. Потом отодрал под батареей полоску паркета, извлек из тайника сверток в промасленной тряпке, взвесил его в ладони, развернул, внимательно осмотрел предмет, словно за долгое время лежания тот мог полегчать, и запаковал обратно. Пакет он отнес соседу, которого время от времени использовал как шофера.
– Я, Роберт, в отъезде на ночь. Себе возьми пока. Завтра я тебе позвоню, съездим с тобой кое-куда, так захвати. Только держи под сиденьем.
Роберт взял сверток, усмехнулся в усы:
– Понял, Андрей Андреевич. Сделаем. Далеко ехать-то? Я машину, если что, подготовлю. А то с прошлого заезда колесо бьет. На близкое хватит, а если в дальнобой, подтянуть надо.
– Подтяни. Близкое порой подальше далекого. И супруге кланяйся.
С этим Миронов и уехал.
Ютов и Миронов. Обмен журналиста на взрывников
Следующий день сверток так и пролежал непотревоженным в квартире аккуратного соседа. Звонка от Миронова не последовало. У того образовалось иное дело.
Андреич встретился с Большим Ингушом в старом добром Домжуре. Схема встречи была не проста.
Ютов прилетел в Москву с Рустамом и его бригадой. Рустаму он поручил обеспечение своей безопасности. О том, что Соколяк прибыл в Москву еще раньше и с другим заданием, своему нукеру Ютов сообщать не стал.
Черный джип «Паджеро» подъехал к Дому журналистов в полдень, за час до назначенного времени встречи. Причалить напротив не предоставлялось никакой возможности, поэтому водила, потыкавшись по бордюрам, смирился и откатил метров за сто, к парковке у кафе. Водила то и дело чертыхался. Он ненавидел Москву.
