Кабул – Нью-Йорк - страница 72

Разведчики из машины направились в здание особняка. Один остановился у памятника и спросил другого:

– Это кто?

– Лэрмонтов, – ответил тот без нотки сомнения.

– Ага, хорошо. Наше место, кавказское. Правильное место. Рустам сказал, будем их тут на ремни резать.

Знаток классики зашел внутрь, второй остался у двери.

Бабушки-вахтерши, книги, выставленные в холле, произвели на разведчика тягостное впечатление. Ему приходилось раньше обламывать стрелки в российских городах – и в дрянных кафе, и в роскошных ресторанах, и у кинотеатров, и просто на улице. Там нередко поблизости оказывались женщины, они продавали мороженое – вот такие же старушки, как эти, собирали пивные бутылки, торговали газетами. Такие не вопили, не падали навзничь, когда поднималась пальба. Пули в таких попадали редко-редко, они заговаривали их своими медными мертвячими глазами. Но эти, здесь, были другими. Смотрели дерзко, как учительницы в школе, и он шел с нехорошим чувством чужака, которого не удостоят улыбкой ни за деньги, ни за силу. Он подумал: наверное, самое страшное, что могло бы с ним приключиться – если его заставят прочитать все эти книги…

От корешков пахло судьбами, в которых все было ложью, как в Москве. Интересно, был среди книг Лермонтов? Лермонтова разведчик уважал, бог уж ведает по какой причине.

Он подошел к лотку, напоминавшему старую деревянную школьную парту, только очень длинную, так что за нее можно было бы усадить целый класс. Взял лежащую сверху в одном из рядов книгу. Прочитал: Нострадамус. Оценил критически: «Ну что хорошего может написать человек с таким именем». Зашел в кафе, где была назначена встреча. По прошествии получаса он позвонил Рустаму и доложил обстановку. «Одни тетки здэсь. Говорю, мужчин всэх наши горы забрали». После этого два других джипа приблизились к Домжуру и остановились в переулках возле ГИТИСа. Рустам огляделся и облизнулся. Разведчик был прав. Теток, девок, ох каких девок, вокруг пенилось море. Он даже подумал пошутить, что Джахар, Шамиль и Борис Абрамович специально придумали войну-войну, чтобы теплых девок на Москве можно было топтать, как кур в чужом курятнике. Но он сдержался: Большой Ингуш сидел рядом с ним мрачнее тучи.

– Иди, Ахмет. Все сделай, как говорили. А женщины потом будут, – Рустам послал в Домжур следующего бойца. Тот сперва заплутал, вышел на Арбат, но добрые люди указали ему дорогу.

Гена Мозгин сидел за угловым столиком, напротив входа. Он пребывал в одиночестве, но никому не позволял ни подсесть, ни забрать стулья. «Занято, увы», – вежливо отклонял он посягательства. Соседний стул он нагрузил большим пакетом с портретом революционного чекиста Феликса Дзержинского.

А народу, как назло, набралось много. Кафе штурмом взяли дети – их была целая гроздь, штук пятнадцать, и успокаивали их две молоденькие училки и строгая мамаша, ограничивавшая их в пирожных. Судя по всему, классная касса уже раньше оказалась истощена. Мозгину стало жаль детей. Лакомые пирожные здесь по нынешним ценам стоили истинную копейку. Дети вращались вокруг столов проворными вихрями, зато, по неусидчивости своей, не требовали много сидячих мест. «Детям – пирожные», начертал на салфетке девиз Гена. Сам он не пил даже пива, утоляя жажду соком. Но в пражских пирожных отказать себе не мог. Мужчины-посетители интересовали бывшего майора ГРУ больше женщин, детей и пирожных. Три компании привлекали его внимание. Четверо пенсионеров интеллектуального фронта колдовали над графином водки. Мозгин сидел уже час, и графин за это время наполнялся не раз. Вряд ли это были наемные убийцы или бойцы Большого Ингуша. Хотя шеф, мудрый всезнающий Шариф, готовя Гену к заданию, объяснил, что под Ютовым ходят и кавказцы, и русские, так что на внешность ориентироваться не надо. Но одно было понятно: прицельный огонь деды вести не смогут. Если только это не бутафорская водка.