– Обиженные в соседней хате сидят, – опустила его Настя и ушла. «В Шушенское так в Шушенское. Еще посмотрим, кто у нас в какое Шушенское. Я вам еще такую личную жизнь покажу», – выцокивала каблуками, выговаривала Настя своим подружкам. Со словами о хате к ней вернулась уверенность, что атлет прав и ее Миронов, как бы он ни свирепел, никуда от нее не денется. Хрена вам, не отстанет она от бабьей судьбы! Она почему-то подумала о Балашове, о том, что чуть раньше или чуть позже, но тот освободится для нее от маленькой вредной еврейки.
* * *
Назар Бабаев отворил дверь, и Андреич вошел в незнакомый темный коридор.
– Ну, приветствую, Игорь, в твоем неосветленном жилище. Писатель – это крот. При свете он слеп, зато в слепых подземных тропах ночи вселенской он зряч. Ты мне свет включи.
Назар Бабаев не знал, где включается свет. Он пощупал стену, но выключателя не нашел и сказал как можно ласковей:
– Вы, дедушка, проходите. Хозяин там, на кухне.
– А вы кто будете?
– А мы гости из Ташкента. Гостинцы завезли.
Лейтенант никак не мог разглядеть ветерана. Голос у того был не стариковский, и, больше того, звучали в нем такие знакомые Назару Бабаеву ноты, что хоть вытянись в струнку и отвечай по уставу. Миронов замешкался в коридоре, зацепившись большой дорожной сумкой за вешалку.
– Ты иди вперед. Зовут как, как фамилия?
– Назар.
– Что Назар? Из Ташкента сам?
– Нет, из Кызылкума. Вы проходите, дедушка.
– А спутников твоих как фамилии?
Назар Бабаев, привыкнув к полумраку, присмотрелся, наконец, к ветерану. Отметил, что дед еще крепок. Вот такие любопытствующие, они всех их еще переживут. Желуди дуба. А глаз один и тот стеклянный. Не моргая смотрит. Второе веко намертво сомкнуто, как запаяно. Как пить дать, Берлин брал!
– Все вам надо узнать, уважаемый! Амангельды и Гурбан, земляки.
Миронов отцепил, наконец, сумку и, слегка подтолкнув вперед молодого, шагнул в кухню.
Капитан Атаев встал ему за спину и обхватил горло предплечьем:
– Не нервничай, дедушка, дыши глубже.
Но Андреич вдруг присел и с неожиданной ловкостью вынырнул из-под руки. Через миг он уже левой запрокинул голову капитана, отпустившего от боли заломной на колено. Указательным пальцем-крюком Миронов едва не вспорол капитану щеку ото рта до уха. В правой дедушка держал невесть откуда взявшийся пистолет. Рукоятью он в силу огрел свою жертву по уху и направил оружие на майора.
Назар Бабаев уважал ветеранов. И ожидал от них всяких возможных пакостей. Но этот превзошел его ожидания. И про такие стволы, что тот наставил на майора, он когда-то читал в учебнике. Оказывается, запомнил, что патроны в них от автомата Калашникова, и ливер ковбойская дура выбивает через любой бронежилет. Назара Бабаева успокаивало то, что смотрела тяжелая приблуда на большого Кулиева. Лейтенант молча опустился на колени и руки заложил за затылок. Он вдруг вспомнил, что в КНБ служить пошел не по своей воле, а за старшим братом, потому что иначе не выжить большой семье, а в опричнине и харч получше, и прав побольше. Ему пришло в голову, что сейчас главное – по дури чужой не схлопотать тут пулю, а там либо свои вытащат, либо здесь, в России, убежище просить можно. Бабаев слышал, тут многие осели, и ничего, живут.
Гурбан Кулиев тоже подумал о сдаче в плен. Но он мыслил иначе. За операцию отвечал он, и иной дороги, кроме как обратно, у него не было. Держало начальство за горло его крепко, и кровь на нем была, хоть и не злодейски пролитая, как та, что на капитане Атаеве, а все одно. Ведь троюродный брат Кулиева с опальным министром финансов дружбу водил, так теперь всей семье выслуживаться. Сорвись он здесь, сдайся просто, и все пойдут по этапу как предатели. И отец, и братья, и зятья… Не дай бог!
