– Это тебе первый привет от Пашки, – Атаев предвкушал уже удовольствие от допроса, но его отвлекала, мешала сосредоточиться желтая бутыль с иностранными буквами.
– Эй, узбек, иди попробуй, – приказал он лейтенанту, – а ты что, как лещ на Каспии, жабры топорщишь? Ты отвечай, пока я добрый, кто твоему другу героин торгует? Кто его с террористами свел? Что знаешь о тергруппах? Кто твой хозяин, падла-а!
Атаев профессионально впал в истерику, которая была сродни блатной. Майор приподнял голову за волосы, убедился, что объект еще жив, и снова обмакнул его в миску. В дверь позвонили. У Игоря сквозь бешеный стук в ушах ухнуло: только, только, только не Маша. «Я отработаю, Господи! Все что угодно требуй с меня, Господи!» – прохрипел он.
Туркмены всполошились. Гурбан огромной ладонью прижал игореву щеку к столу и шепнул истово:
– Кто там, гнида?!
Капитан прижал нож к кадыку так плотно, что Игорь не мог даже сглотнуть. Наконец, Атаев сообразил, что так подопечный не сможет ответить.
– Может, свалит? – спросил Бабаев о человеке за дверью. Лейтенант уже попробовал яичный ликер и «поплыл». Напиток его поразил неземной изысканностью. Жаль было рвать когти с уютной хаты. Повторный настойчивый звонок был ему ответом.
Балашов испытал уникальное в сорокалетней жизни ощущение. Это был покой и счастье униженного, раба, зэка. Существа на грани, живущего в эйфории неясной чужому глазу свободы, которая остается и рабу. Зернышко свободы, не числом, а самим наличием уравнивающее царя и раба. Свобода найти верный ответ, тяжелый как жизнь и легкий как ложь.
– Дед. Мой дед-ветеран, – прохрипел он. – Ветеранский заказ. Внуку.
– Что ж ты, гнида… Старик молодому тащит, – майора возмутило такое непочтение к старшим. Он взял кусок дынной корки, вставил в рот Балашову – «скажи хоть слово мне, гнида!» – и шепнул Бабаеву: «Встречай. Скажи, приятели у внука. Пусть уйдет старый».
Назар Бабаев подошел к двери, глянул в глазок и сделал знак майору – не обманул хозяин, но не уходит упрямый ветеран. Кулиев знал, что они такие, те еще победители. У самого дед отвоевал. Майор махнул рукой, мол, запускай, здесь разберемся. Лейтенант, примерившись к замку, открыл дверь.
* * *
Миронов, взяв без очереди билеты, поспешил к Балашову. У метро он купил для Маши дорогое вино с французской этикеткой и перцовую водку с интригующим названием «Осталко». Сумка с необходимыми вещами была при нем, остальное зависело от Балашова. На душе у Андреича скребли кошки. Давно он не был так одинок, как в этот осенний период. Мало того что Балашов обидел его непониманием. Неверием. Такая уж порода писательская. Раньше, бывало, и партия обижала… Но Настя… После того как на Миронова навалилось безошибочное чувство опасности, он задумался, кому звонить первому: Игорю или Насте. Это был и выбор, и повод. Выбор ближнего. Повод – о себе. И Андреич, сам себя презирая за слабость, за тягу к женскому, за зависимость от женского, выбрал Настю. Он позвонил ей на домашний, но квартирка встретила его длинными гудками, как уходящий корабль. Он набрал номер мобильного.
Звонок пришелся Насте как нельзя не ко времени. Она находилась на квартире у бойфренда. Френда она привезла из летней поездки в Керчь. Парень был неотесан, но бодр телом, современен и, по-своему, как ей показалось, способен служить ей. Вот за такую угаданную готовность она ему многое готова была пока простить, а изъяны – так на то Настя и есть, умненькая-разумненькая. Воспитает, обтешет, подправит… Ее папаша в Москву тоже не графом приехал, а ничего…
