Балашов взмолился:
– Андрей Андреич, я поехал бы. Возьму перевод, словарь, да поеду. Но Маша… Знаете же! А без нее куда?
Миронов сдержался, чтобы не выругаться.
– Игорь, литература еще вчера закончилась. Просыпайся. Мужик ты или… Не хочет – убеди! Устной речи не хватит – сгребай в охапку, тащи силой. Чтобы не написали о классике Балашове в прошедшем времени. Все. Последнее мое…
И замолчал. Молчание полковника убедило писателя лучше резких слов. Игорь дал обещание. Но Маша, конечно, ответила в соответствии с его ожиданиями:
– У твоего Миронова просто месячные. Отложенная реакция на период повышенной солнечной активности.
Маша даже думать об отъезде отказалась наотрез. Она была возбуждена: немцы хотели ускорить работу над фильмом и для усиления прислали еще одного менеджера. «Молодой, красивый, как бог. Будешь с „афганцем“ чудить, Балашочек, закружусь в вихре», – пугнула она, и Балашов сник. Удрученного прозаика Маша все-таки пожалела и согласилась с одним: приехать пораньше домой и самой разобраться с Мироновым, дабы не смущал тут умы!
Сжалилась, но на душе и у нее посмурнело. Кто он, ее избранник? Ее, красивой и взрослой уже птички. Есть в нем мужчина? Созревает ли в нем хотя бы мужчина? Ждет она на пару с Мироновым, когда из скорлупы яичной мужчина-творец вылупится, а, может быть, они ждут напрасно? Книгу натрудил, и та в стол. Ни денег, ни семьи. Зато причастность к Истории. Но ведь и эту монету со смертью Ахмадшаха из руки выхватили. Паша Кеглер и выхватил. И как будто не избранность судьбы осталась, а одна вина. Жалуется, что устал. Да, готова допустить, что это – от одиночества художника. Теперь Смертник в героях забрезжил – как тут без одиночества. Хорошо, но ей-то что остается? Что останется? Ведь в его художнические мастерские с ним не пройти. Только если в перспективе вечности. Но жить хочется сейчас. Отчего не летать красивой и взрослой птичке? Балашов – парус, да. Но крыло ли?
Как совместить одно и другое? Спросив себя это, она приободрилась, как облегченно веселеют умные люди, поняв, что их печаль настолько неразрешима, что и печалиться не стоит труда. Совместить одно и другое – это то же, что обрести счастье на земле.
О себе как мужчине думал и Балашов. Андреичу просто. Силой увези. Выкинь Ингуша из книги. Потому что так надо сейчас. Мужчина тот, кто знает, как надо лгать ради правды. Андреичу правда известна, он может врать. Только правда эта выходит крохотной, что копейка! Игорю вдруг стало так жаль «афганца»…
Тут и позвонил Миронов. Лишь до половины выслушав рассказ писателя о неудаче с Машей и о новом немце, он смел эти крохи со стола одним махом:
– Ясно. Немцев теперь много понаедет. Я тебе раньше говорил. Будет книга – бестселлер. А ты спорил. На даче подчистим. Факты – и в печать. Я мухой на вокзал, в ветеранской билеты возьму. Жди дома. И подругу придержи. Ты не думай, я тебя понимаю, евреек убеждать непростое дело. Когда я в академии столовался, у меня была… Придержи, хоть лаской, хоть силой, я из кассы к тебе, решу все проблемы. Все из тех, что можно еще решить… И сделаем по законному глотку. За начало третьей мировой и, следовательно, окончание второй…
Андрей Андреич, верный своей манере, создав мироновскую вербальную конструкцию, бросил трубку и, вероятно, умчался в свои дали, а Балашов остался додумывать, кто остался проигравшим солдатом Второй мировой. У него возникло предположение, что таким солдатом выходит «германец» Логинов.
