Насте до этого злосчастного лета наличия потенциального жениха не требовалось. Парней вокруг крутилось в достатке, а так, чтобы одного выбирать – да зачем ей обуза! И вдруг как болезнь какая: подружки, дальние, близкие, все вернулись из отпусков не то что помолвленные, а уже беременные! «Дуры, самки, кошки!» – ругала подруг Настя, но отставать было никак нельзя. «Вот так отстанешь от века бабьего, не нагнать», – делилась с ней когда-то мать. Настя запомнила страх. Потому на нового своего френда стала смотреть с учетом перспективы.
– Оставь, Анастаси. Кайф ломать, – возмутился атлет, когда Настя, ослабив объятия и легонько оттолкнув его от себя, потянулась к сумочке, в которой дрожал телефон.
– Ну чего ты! – «бычок» полез упрямо бодаться, целовать ее грудь. Насте стало больно, она ударила парня сильнее и дотянулась до телефона.
– Это, может, мой оперативник. На службу свищет, – успокоила она френда и нажала на кнопочку.
– Да успеет твой папачис простучаться. Ему что, Анастаси. Масло, небось, отошло уже. А мой обидится… – громко возмутился атлет. Девушка не успела прикрыть трубку.
– Настасья! Пулей домой. Сборы. Ночным в Питер едешь, – в бешенстве выкрикнул Миронов в ответ. «Что ж такое, что ж такое! – взбурлило у него на сердце, – даже эта пигалица, которую в ладонях грел, на поверку чужая, чужая!»
– Какой Питер, Андрей Андреич? Мне ко врачу завтра, месяц ждала. И занятия, и сессию завалю. И вам забота и растраты лишние!
– А ты деньги мои не считай! Что у тебя за знахарь? Зубной, что ли?
– Же-енский. Знаете такого? – Настя тоже взвела голос до высокой ноты. Ее возмущало умение Миронова за миг бесцеремонно влезать лысой головой в самое ее интимное.
– С кобелями надо меньше вязаться. Говорил тебе: выучись сперва, потом найдешь нормального, а то так с балбесами затаскаешься. Вернешься из Питера, сходишь к акушеру.
– Анастаси, пошли папачиса на мороз! Сколько можно мозги колбасить! Я уже без страсти стыну.
Настя опять не успела защитить ухо Миронова от этих обидных слов.
– Ладно, Настасья. Не хочешь в Михайловское, в Шушенское отправлю. Я сегодня отъезжаю, а ты, как жлоба бросишь, вспомни: дома у меня не появляйся, по телефону не звони. И писем не пиши. А прошлой зарплаты тебе на резинки и на лекаря как раз хватит.
Миронов бросил трубку. С чего он так взъерепенился? Насте-то что угрожает? Но он не мог успокоиться. Сел в метро, поехал зачем-то на Таганку. По дороге парень-студент решил уступить ему место в вагоне.
– Я еще тебя перестою, – рявкнул в ответ Миронов и зыркнул на парня так, что тот выскочил из вагона на следующей станции и уже с платформы крикнул, что Берлин не только полвека назад взяли, но уже с червонец как отдали. После этого Андреич взял себя в руки, вышел на «Бауманской», дошел до Елоховской церкви, дал рубль нищему и позвонил Балашову.
Настя после разговора оделась. Ей стало больно за Миронова. Мохнатая, как у шмеля, грудь ее френда вдруг показалась ей до тошноты противной.
– Анастаси, кроха, забей на папачиса. Папачисов много, я один. Не штукарь же он тебе отваливает, так чего батрачиться, чего теперь love на лаве одевать.
Он обхватил ее талию и притянул к себе.
– Пошел ты! – грубо оборвала его ласку девушка. – Ты сам хоть тысячу деревянных домой принеси, а не от своего папочки из Жлобинска!
– Анастаси, я ведь и обидеться могу! – надул губы атлет. Он не мог взять в толк, что произошло в один миг с покладистой и охочей до него подругой. А еще советовали друзья – не бери молодуху, объезженная кобылица меньше брыкается.
