Кабы не радуга - страница 18

отправленный в СССР для оплаты танков, ракет,

автоматов и самолетов и инструкторов к ним.

Все дороги ведут в Ханой, а не в какой-то Рим.

Еще говорят о вьетнамцах, что у местных самцов

гениталии маленькие и голос как у скопцов,

борода почти не растет – десятка два

волосков с подбородка свисает, отчего голова

напоминает редиску с тоненьким корешком.

Портфелей там не бывает, каждый ходит с мешком.

Встречаются велосипеды. Но чаще идут пешком.

На приветствие отвечают резким коротким смешком.

Также известно, что под нашей землей они

в подвалах и полуподвалах проводят ночи и дни,

шьют полезные вещи для наших детей и внучат,

почти ничего не едят – на машинках строчат.

Их завозят в контейнерах без прошлого, без паспортов,

всюду у них ходы подземные, как у кротов.

Пойдешь в русский лес по грибы, а у грибов теперь

шляпки желтые из соломы, конические; не хошь – не верь.

Все это лысый полковник-отставник рассказывал нам.

Он лучше знает. Он воевал за Вьетнам.

"Чем больше веришь, тем меньше видишь, и ладно…"

Чем больше веришь, тем меньше видишь, и ладно,

довольно с тебя двух комнаток и прихожей,

второго света, картин на стенах, и то отрадно,

что ангел смерти тоже есть ангел Божий,

правда что сморщенный, черный, с дряблою кожей,

если честно сказать, больше на беса похожий.

А то, что никто не заходит, – так еще веселее,

вроде живешь не в квартире, а в мавзолее.

Телефон зазвонит – черную трубку снимаешь,

говоришь в нее что-то, чего не понимаешь.

На том конце провода – старый друг

лучше новых двух, молдавская сигарета,

жизнь холодна, говорят, дыханьем любви согрета.

И сами мы не подарок, и мысли наши нелепы,

короче детской считалки, проще парeной репы.

А мир за окном прекрасен и воздух прозрачен,

а разум просрочен и навсегда утрачен,

лукав, изворотлив, лжив – невелика потеря.

Даром что видел все, ни во что не веря.

"Ей сто десять лет…"

Ей сто десять лет.

Временами

она чувствует себя одинокой.

Тогда она думает о новом замужестве.

У нее свои принципы:

мужчина должен быть старше женщины

минимум на пять лет.

Это затрудняет поиск.

Но никто не торопится.

"У Фиры лицо доброе, а сердце злое…"

У Фиры лицо доброе, а сердце злое,

собственно, и лицо злое, но не в поверхностном слое,

там, в глубине лица, скрыто нечто такое…

По-библейски Эстер, Эсфирь, по-нашему тетя Фира.

Идет, несет в авоське две бутылки кефира

по тридцать семь копеек, из них бутылка – пятнадцать.

На высокий третий этаж нелегко подняться.

На кефире фольга зеленая, а на ряженке золотая,

как будто нимб, а ряженка эта – святая.

До дома пять минут неспешного хода,

два квартала, как до конца отчетного года.

На углу Фира встречает инженера с молмаслозавода.

Пять минут разговора о том о сем по порядку,

инженер – болельщик, а вчера забили в девятку.

В Кремле открылся пленум, а у мамы язва на язве,

на Пушкинской новая булочная, но за этим усмотришь

разве?

Навстречу Эсфири – Юдифь в платье из китайского шелка.

В руках у Юдифи черная клеенчатая кошелка,

в кошелке что-то большое, круглое – это, наверно,

кочан капусты. Или голова Олоферна.

""Не хочешь – не надо!" – говорит мама…"

"Не хочешь – не надо!" – говорит мама

и уносит тарелку остывшего супа

на кухню. Скорее всего, подогреет и принесет обратно.

Надо бы сразу съесть. Сопротивляться глупо.

Но ситуация повторяется многократно.

С утра – детский садик. Средняя группа.

Огромные няни. Гора игрушек облезлых – медведей, кошек.

Ряд белых ночных горшков за занавеской

Назад Вперед

Кабы не радуга - страница 18

Похожие книги