В Перемышлянах я немного заблудилась. Я была тут только раз, и то лишь на базаре. Я помнила, что мне нужно выйти на дорогу, которая ведет к Бобркам, но где это – я не знала, а спрашивать боялась. К тому же моя слишком грамотная городская речь разительно отличалась от галицийского наречия, на котором говорят в деревнях, что выдавало меня сразу и с головой.
Наконец я увидела девчонку примерно моего возраста, которая воодушевленно гнала заблудившегося гуся, и спросила, не знает ли она дорогу на Бобрки.
Девчонка смерила меня взглядом:
– Ты чего, из города сбежала?
– Нет, просто к бабушке еду.
– Ага, рассказывай сказки. Знаешь сколько вас тут таких бегает. Ладно, иди вот туда, по улице, до края села, а там увидишь, дорога в лес уходит. Только осторожнее, лучше к кому-нибудь подсядь на подводу, а то у нас тут бандиты балуют.
Я не сразу поняла, что под бандитами девчонка подразумевает не русских солдат, а наших, из ОУН.
Дорога действительно оказалась недалеко. Пройдя по небольшому полю, она сразу ныряла в лес. Я поздно вспомнила, что на радостях не спросила у девчонки, сколько идти пешком до Боброк. И ничего не купила в дорогу поесть.
Идти было совсем не страшно. Мифических бандитов, о которых я, живя в городе, ничего не знала, я не боялась, втайне даже надеясь, что в случае чего найду у них своего папу. Было прохладно, по краям дороги и в лесу лежал снег, но идти было тепло.
Часа через два я почувствовала голод и впервые задумалась – а что, если я не дойду до деревни к вечеру? Вдруг придется заночевать в лесу? Я ведь могу и замерзнуть – ночью, особенно за городом, бывает очень холодно.
Не переставая идти, чтобы не замерзнуть, я была отвлечена от своих мыслей странными звуками, раздавшимися сзади. На горку, куда я с трудом поднималась, тащилась лошадка, запряженная в подводу. Управлял лошадью старик, с интересом наблюдавший за мной.
Поравнявшись, он спросил:
– Хей, доня, куда путь держишь?
– В Бобрки, – я решила больше не таиться. – Подвезете?
– Подвезти? Это можно. А если комиссары встретятся – что им говорить будешь?
Я замялась.
– Ладно, садись… Из Львова?
– Да. Только…
– Не скажу, не скажу, не бойся. К кому идешь?
– К бабушке.
– А бабушка у тебя кто?
– Ганка. Янкович. Знаете?
– Хей! Конечно, знаю. Соседи с ней. Ну так бы и говорила сразу. Я помню тебя – прошлым летом приезжала.
Развеселившийся старик полез за пазуху, достал краюху хлеба, разломил и половину отдал мне. С интересом наблюдая за тем, как я жадно ем, спросил:
– В тюрьме небось была? Хотя нет, не худая. В детдоме?
– Да, – я нахмурилась, вспоминая уже какой-то далекий детдом. Интересно все-таки, что там придумали мальчишки. И ищут ли меня уже по всему Львову?
– Да, время-то нынче… не для детей. То стреляют, то сажают. К нам в Бобрки все время приезжают комиссары разные, колхоз какой-то надумали делать, скотину отбирают. Хоть бы кто заступился…, – на этих словах старик осторожно покосился на меня.
Я промолчала. У меня чесался язык рассказать словоохотливому деду про папу, маму, все наши беды – но тюрьма и детдом научили меня крепко держать его за зубами.
Старик ехал не торопясь. Сам он был в полушубке, а вот я скоро начала мерзнуть. Заметив это, он кивнул мне на шкуру, лежавшую посреди телеги, и предложил забраться под нее. Вскоре я пригрелась и под мерное укачивание телеги заснула.
Проснулась я от громкого разговора. Выглянув из-под шкуры, я увидела, что телегу окружили люди в военной форме. У меня упало сердце. Я не сразу сообразила, что форма у них какая-то странная, все мужчины бородатые и говорят на местном наречии, а не по-русски. «Бандиты» – мелькнула в голове мысль.
