Мужики, между тем, уже следующим кругом по своим бедам пошли, словно запомнить стараются, или, к примеру, от повторений этих, бед их крестьянских меньше становиться…. В общем, дело за полночь. Кое-кто уже дремать настроился, а иные, уже и выспаться успели, и поновой в разговор встряли. А дело-то, как было в самом начале, так все там же и стоит. Тут ведь нашего мужика знать надо, он, когда серьезный разговор затевает, то на одном месте мыслью удержаться не может, он ведь обо всем поговорит, и про урожай, и про скотину, которая то болеет, то мрет, то плодиться перестает. Опять же про молодых, потому как, поколение молодое, раз от раза, все бестолковее становиться, все непочтительнее. За баб, надо пару слов замолвить, которые, тоже, зверь беспородный, чудной, но в хозяйстве, все-таки нужный. Ну и так далее, и тому подобное. Это собраниеисключением не стало, начали за здравие, по упокою прошлись, а конца по-прежнему, не видно. Не известно, чем бы все закончилось, однако, вмешался отец Калистрат…
Отложил бумагу, поднялся, оглядел общество, а мужики расхристанные сидят, мокрые все, в глазах туман, и дух невозможный, тяжелый…
– Ну что, мужички, – поинтересовался батюшка, оглядывая собравшихся, – решили мы вопрос, а то мне пора молиться пришла?
– Какой вопрос, – переспрашивают ошалевшие мужики, и удивленно так, чисто дети, смотрят на отца Калистрата.
– Ой, лапота, ой, бестолковые, – вздохнул батюшка Калистрат, – вы зачем ко мне просились? Зачем меня писать заставляли, почему от хмельного отказались, а, сирые?
– Дык мы это…
– Ну, того…
– А…
– А чего это мы, правда…
Одним словом, ничего они в первый раз так и не решили. Да и во второй раз тоже – просидели с обеда до глубокой ночи без всяких перерывов, да только запутались в словах своих, не говоря уж про мысли, так ни к чему полезному и не пришли. Потребовался третий раз, тут уж сам Бог велел разобраться. Пришли они опять к отцу Калистрату, расселись мирно, спокойно и заговорили, наконец-то, о деле…, уложились всего-то в полдня. Оставалось только красиво переписать бумагу, а для этого…
Глава 3.
А вот этот в любой истории есть, его даже и звать по-другому могут, но он есть всегда. Конечно! Какая может быть история, если нет Ивана, и хорошо бы, чтобы непременно Ивана Дурака…
Этот Иван проживал в избушке на самом краю барского сада. Хотя, как проживал – больше лежал под яблоней, а иногда под грушей или вишней-черешней, зависело от того, что на тот момент поспело. Пробовал лежать в малине, так комары-мошки заели, в крыжовнике – слишком много иголок оказалось, так что лакомился он ими мимоходом. Правда, поначалу на Ивана возлагали кое-какие надежды, может даже намеревались к должности какой пристроить, обучали счету, грамоте и письму, а что касается барыни, матери Клепатры, так она хотела обучить Ивана еще кое-какой науке, но оказалось что годков Ивану маловато, пришлось отложить. Хотя, в свои шестнадцать смотрелся он статным, да еще и красивым парнем, на которого было грех не позариться. Что именно остановило Ольгу Матвеевну, неизвестно, но почему-то смущал ее Иванушка. Вот и погнала она его прочь со двора, подальше от соблазна, а кроме того, сильно он напоминал ей одного офицера, с которым она то ли по молодости, то ли по замужнему одиночеству была в связи…
Так что должности Иван не получил, зато осталась при нем грамота. А так как был он сверх меры ленив, крестьянского труда знать не хотел, так и стал он кормиться с этой самой грамоты. Письмо в столицу отписать, расписку какую, или, там, жалобу пожалостливее, а то и посвидетельствовать при какой серьезной сделке – все шли к нему. Ну и за грамотность, и за умение чертить на бумаге всякие каракули, стали звать его любовно – Иван Дурак. Так вот и получилось, по шальному делу получил Иван и фамилию, и место, да и сытный приварок заодно. Но была при всем этом одна странность, вся барская семья к Ивану относилась с повышенной нежностью. За безделье не корили, от солдатской повинности берегли, а в иную минуту, могли ни за что и рублем наградить.
