Как нам быть? - страница 14

Снова и снова. Потому-то народ оказывается по-бараньи туп и зарезан, а элита – уродски праздна и слаба: одна сторона не живёт, другая – не видит значимости жить.

Но разве это неизбежно? Разве всё это не можно преодолеть? Каждый раз, когда кажется, что ничего не изменится, человек забывает: не облегчить ему тяжести, кроме него, того, кто её носит.

Но зачем ему, если есть другие?

А зачем другим снимать, если тяжесть эту можно покрасить в зелёный и положить себе в карман?

Да-да, зачем, если есть другие? Разве не проще смотреть, как кто-то другой берёт этот груз, как чья-то спина ломается под тяжестью, как кто-то, молча или с проклятиями, несёт? Зачем ему самому, если можно остаться в стороне? Спросить себя об этом – значит заглянуть в самую тёмную глубину своей души.

И ведь человек часто не равнодушен, нет. Он смотрит, и в сердце у него скребёт что-то болезненное, липкое. Это стыд. Но не стыд за другого, а стыд за себя. Он знает, что мог бы помочь, мог бы разделить эту ношу, но вместо этого стоит, глядит. И этот стыд становится невыносимым. А когда стыд становится слишком тяжёлым, человек отталкивает его. Он находит себе оправдания: «Это не моя вина», «Это его судьба», «Так устроен мир».

Почему стыд так невыносим? Потому что он бьёт в самое слабое и обманчиво устойчивое место: в представление человека о себе. Он хочет видеть себя добрым и справедливым. Но когда он сталкивается с чем-то, что требует от него жертвы, усилия, он начинает понимать: он боится. Боится быть слабым. Боится, что, протянув руку, он сам окажется на месте того, кто несёт. Боится, что, взяв груз, уже не сможет его отпустить.

И этот страх обнажает правду, от которой он бежит. Что если он не тот, за кого себя принимает? Что если он не такой смелый, не такой добрый, как хотелось бы? Тогда стыд становится не просто болью, а угрозой. И чтобы её избежать, человек отворачивается, осуждает несущего: «Это он сам виноват, это он слабый». Так легче.

Легче, чем признать, что в этом зеркале – ты.

Другие? Да, другие тоже не снимают этот груз. Потому что снять его – значит принять вину. А кому захочется разбирать свою душу, выворачивать её наизнанку, признаваться, что ты сам участвовал в создании этого тяжёлого камня? Человек боится, что тот тяжёлый груз в двести фунтов пробудит что-то и в нём. Что, неся его, он поймёт: внутри него нет той силы, о которой он мечтал.

Но самое страшное – это не просто тяжесть. Это то, что груз требует соединения. Его нельзя нести в одиночку. Снять его – значит стать рядом, значит выйти из своей маленькой скорлупы, отказаться от комфорта своей закрытой жизни. А для этого нужна смелость для близости и открытости. Но человек боится, боится близости. Ха-ха, пощечина Бога! Как же иронично! и как же больно за этой иронией…

И вот так и живут: одни несут, другие смотрят, третьи плачут или злословят. Потому что каждый думает, что он меньше страдает, пока его мысли заняты о грузе на плечах. И в этом стыде, в этой лжи, прячется самое большое предательство – девятый круг ада всего человечества.

Роман уехал, потому что уезжали все его ровесники. Это было не столько решением, сколько течением, которому он подчинился.

Сначала ехали самые отчаянные, затем – самые способные, а за ними уже потянулись все остальные, кто мог. Уезжали, чтобы не видеть этого серого неба, этой бессмысленной суеты, этой вражды и насилия, которые придавливали самых эмпатичных и разъедали даже самых безразличных.