Читать онлайн Анжелика Вильгельм - Как нам быть?

Все персонажи, события и обстоятельства, описанные в данном романе, являются исключительно вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми, местами или событиями случайны и не имеют прямой связи с реальностью.

Однако характеры, поступки и эмоции персонажей представляют собой собирательные образы, вдохновлённые общими человеческими переживаниями, свойственными нашей действительности.

Это художественное произведение, целью которого является исследование глубин человеческой души и её взаимодействия с миром.

Посвящаю своему покойному дедушке, Виневцеву Александру Филипповичу

Этот мир сходит с его человеческого ума.

Выбор… Он тянет за собой каждую нашу мысль, каждое действие, даже когда мы не замечаем его. Каждое утро, открывая глаза, я уже выбираю. Неосознанно или с муками сомнений – это уже не важно. Важно то, что за каждым выбором стоит ответственность, а она давит, как груз, из которого не вырваться.

Не потому ли, что мы живем во времена, когда мир стал бесконечным, когда технологии дали нам тысячи путей, тысячи дверей, не одну, не две, но кто сказал, что это благо? Мы тратим столько сил и времени, чтобы разобраться… Это бескрайнее поле возможностей превращается в лабиринт, где мои шаги и шаги всех, кто мне дорог, всё чаще отдаются эхом пустоты. Я смотрю на экран, перелистываю десятки видео и сотни страниц, бесконечно выбираю: кофе, фильм, мужа, страну, даже того, кто сегодня будет управлять моими чувствами. Но в конечном итоге я лишь застываю, не зная, что выбрать. Разве это свобода? Разве это не наручники, выкованные из бесконечного "можно всё"?

В сердце этого хаоса возникает другой страх – страх потерять. Потерять то, чего я не выберу. Если я пойду направо, что будет налево? Если скажу "да", что произойдет, когда я могла бы сказать "не знаю” и “нет"? Или вообще убежать. Этот страх – моя самая любимая пытка ever. Он говорит мне: "Ты ошибешься. Ты не найдешь правильный путь". Но ведь старая правда в том, что нет правильного пути. Есть только мой путь, и он рождается из моих решений, даже неверных.

И вот поэтому иногда мне кажется, что лучше не выбирать вовсе. Просто закрыть глаза, отступить, позволить жизни решить за меня. Но даже это – выбор. Отказ от действий – тоже поступок. И это самая горькая правда. Можно стоять на месте, можно прятаться за пассивностью, но жизнь всё равно движется. И если я ничего не сделаю, кто-то другой сделает и скажет за меня. И тогда… тогда (так говорят) я перестану быть. Самое сложное – это найти внутри себя ту, которая знает, чего ты на самом деле хочешь. Уметь сказать самой себе: "Вот это – настоящее. Остальное – кто знает?". Но как найти, если вокруг так много соблазнов, столько криков, столько чужих мнений, что заглушают собственный голос?

Я хочу научиться не бояться, а верить. Не бояться ошибаться. Не бояться, что что-то упущу: в конце концов, всё упустить невозможно. Я хочу понять, что выбор – это не о том, чтобы найти идеальное, а о том, чтобы просто сделать выбор. И чтобы, идя по этому пути, я могла оглянуться назад и сказать:

"Это был мой мир, не сошедший с человеческого ума, со всеми его ловушками, с его розами и лилиями по воде. Это была… я. Нет, это были мы. Ведь каждой дрожащей твари нужна такая же дрожащая тварь".

Ночь. Офис. И почему я здесь?

Люди боятся жить, потому что жизнь – это не просто дар, но и болезнь, которую каждому из нас придётся перенести. Реальность всегда слишком красива и слишком уродлива для того, чтобы смотреть ей прямо в лицо, не моргнув.

Потому что жить по-настоящему – непременно значит выбирать, а выбор – это всегда боль, потому что за каждое “да” нужно платить “сожалеем, но нет”. Человек, однажды столкнувшись с этим бременем, предпочитает укрыться в пещере своего ума, где всё определено, где стены защищают от ветра, а огонь горит ровно, не колыхаясь. И у каждого эта пещера обставлена по-своему.

Но вот боль, однажды причиненная, остаётся, как след, который невозможно стереть. Эти следы превращают людей в беглецов – беглецов от других, от реальности, но главное: от самих себя, от своей свободы, от своего же желания быть.

И кто бы осудил их за это? Тепло пещеры, её тихая, пуская и лживая, но стабильность – разве это не лучше, чем метания по открытому полю под пулями и безжалостным ветром? Только бездушные глупцы и осудят, и пусть они вертятся в своих могилах, эти грубияны, заслужившие всю ту ненависть, что люди обратили против них!

Но дело не только в боли и травмах.

Есть ещё в каждом из людей странное, животное притяжение к стабильности, к привычке, к тени того огня, который однажды согрел их, маленьких и озябших сусликов.

Кто-то называет это избеганием неприятного, а кто-то – слабостью. Но, может быть, это не слабость, а просто соразмерная защита? Может, человек избегает жизни, потому что знает, что в этой самой жизни ему придётся встретиться с чем-то, что он прячет ото всех, от самого себя?

И ещё одно: мы боимся слишком яркого света. И мы боимся, что этот самый яркий свет осветит не только наши лучшие стороны, но и те тёмные углы души, о которых нам самим очень стыдно знать.

Знаете, мой дорогой читатель, я очень люблю ночь и предрассветное утро, выключаю свет в домах, потому что он меня очень раздражает… Вот так у меня всё просто!

Так вот, в этом страхе – отголосок первобытного ужаса, того самого, что заставлял предков сидеть у костра и не смотреть на ночь, простирающуюся за пределами огня.

Свет заставляет смотреть на всё. Всё… и выбирать, заставляет быть, а в пещере – только тени, лёгкие и безответственные, как гости после восьми вечера.

Закрой двери. Закрой себя.

Человек боится жить не потому, что он так слаб, а потому, что он слишком хорошо чувствует, что он такое… потому что люди сами себя рожают. А после рождения от них требуют боли, усилия, утрат, и страх перед всем этим – не простое малодушие, но, может быть, единственная наша защита.

И ведь разве собаки, будь у них такой уровень понимания, не листали бы тиктоки, вместо того чтобы бегать за белочками? Представьте их: лапы на экране, хвост едва заметно подрагивает от интереса, глаза устремлены на короткие видео, где другие собаки лают на доставщиков или глупо падают в лужи. Всё просто, удобно, никакой беготни – лишь яркий поток развлечений, где не нужно напрягаться, чтобы быть счастливым.

Белочки? Нет, зачем это, если достаточно свайпа, чтобы увидеть их на экране, близко, с музыкой и даже замедлением. Раньше они бы мчались, забыв про всё, чтобы гнать. Теперь зачем? Здесь безопасно, нет риска упасть, поскользнуться или услышать раздражённый окрик хозяина.

Всё, что нужно, – это экран, который никогда не отпугивает и не уходит.

Может, они бы и забыли о простых радостях, о том, каково это – вдыхать весенний воздух, чувствуя, как их кровь бурлит от стремительного бега. Они бы выбрали короткие, быстрые порции счастья, которые так хорошо заменяют реальное…

И тогда на вопросы, почему они больше не бегают за белками, можно было бы ответить просто: потому что они привыкли к тому, что бегать больше не нужно. Потому что лучше сидеть, листать и видеть этот мир через безопасный экран, чем вставать и пробовать его лапами.

Но собаки блаженны своей простотой.

Признаться, ваша скромная писательница и сама еле-еле оторвала свои лапы от тиктоков, которые зачем-то банят в каждой стране, где она пребывает.

Может, я хочу, чтобы она написала что-то вроде этого:

***

Чувства требуют смелости: они обнажают щиты, выносят на поверхность то, что мы долго пытались игнорировать. А мы, повинуясь, заполняем пространство шумом, делами, людьми, играми, картинками; только чтобы не слышать себя, чтобы не дать этому внутреннему голосу смеяться, кричать, плакать. Эх, уродские наши слёзы… Но всегда ли наша привычная отстранённость стоит того, чем мы за неё платим?

Цена… впрочем, давайте пока не будем о цене. Давайте лучше о торге.

А ведь мы разве не играем? Прямо сейчас? Мы все играем. Одни – в мастерство избегания, другие – в дешёвую драму самопожертвования, третьи – в вечный торг с внутренними демонами.

Я знала одного человека, который всю жизнь играл только в одно – как убить свою душу, медленно, методично, пока от неё не останется ничего, кроме пустоты, такой приятной, такой неизбежной, смерти при жизни. Он делал это не спеша, почти с достоинством, словно выполнял древний, никем не озвученный долг, и только позже ему стало ясно, почему: родился он от такой же мёртвой матери и от отца, убившего её, а те, в свою очередь, от таких же, а те, предыдущие – от таких же, and so on.

Эта история жила в нём, как наследие, как нечто предопределённое, переданное через кровь, через судьбу, если хотите. Он никогда не признавал это открыто, но где-то глубоко внутри себя чувствовал, что его жизнь – это отражение чего-то, что случилось задолго до него, что он лишь повторяет цикл, от которого ему невозможно уйти.

Причиняя себе вред, он будто пытался разорвать эту цепь, но каждый раз делал её только крепче. В этих действиях, лишённых ярости, была не слепая импульсивность, а скорее стремление к очищению, к освобождению от того, что жило в нём, словно чужой голос, тягучий и неизбежный.

И его жизнь, окружённая смертью с самого начала, стала бесконечным возвращением к этому первому, невыносимому моменту. Всё, что он делал, было попыткой вернуть себя туда, где всё началось и где всё давно закончилось.

***

Его звали Роман, человек без дома. Где бы он ни оказался, каждый день он знал, что настоящий дом – это где-то там, на картинке, в воображении, в чужом сне. Он видел его иногда во вспышках, в отблесках света на послерабочей витрине, в далёком взгляде прохожего. А его квартира? Ему казалось, что он просто арендатор, случайный гость в месте, которое обустроил какой-то невидимый хозяин. Каждый раз он приходил туда с лёгкой растерянностью, как будто заново оценивая вкус человека, которым он никогда не был. Мебель стояла правильно, но слишком правильно; книги на полках казались читаемыми кем-то другим; стены под мрамор несли на себе налёт ненужности.

Это был не дом – первобытный театр, созданный для того, чтобы в любой момент разразилась стоящая по расписанию пьеса. И пусть подобное описание упрекнут те, кто думает, что так выглядит любой холостяцкий уголок! Ему-то казалось, что он ждёт, но не знал чего. Может быть, начала. Может быть, чего-то особенного?

Роман никогда не знал, что такое деньги – они просто были. Он уже не замечал, сколько именно, а поговаривают, такое случается, когда их достаточно. Голодные студенческие годы, когда каждая цифра на карточке была на вес золота, казались далёким, чужим воспоминанием. Тогда он работал, как одержимый, убеждая себя, что жаждет не денег, а жизни.

Но с годами всё стало ясно: это были именно деньги. Они манили его, звали, обещали свободу и счастье после детства в неприличной экономике.

Да, теперь деньги всё же имелись, но вместе с ними пришло и непонимание, что делать дальше. Он, конечно, всё ещё помнил, как дрожащими руками открывал банковское приложение, долги, долги… но иногда ловил себя на странной мысли: может, тогда, когда не было ничего, он был куда ближе к настоящей жизни?

Да, получилось, но странно: деньги, которые сначала казались ему инструментом свободы (и давали ему эту свободу физическую), не стали ответом.