– Хотелось бы мне, чтобы народ временами выходил, – заметил я. – Не только для того, чтобы как зомби таращиться в костер или напиваться.
– Мы уже привыкли замыкаться в себе, выживать. Как их винить? – отозвалась Дорри. – Знаешь, Фитч говорит о парке, будто это какая-то земля обетованная. Когда мы приехали, он аттракционы лишь мельком успел увидеть, но только о них и мечтает. Спрашивает, пойдем ли мы кататься, почему я не веду его туда в те дни, когда он лучше себя чувствует.
– И что ты отвечаешь?
Дорри притянула цепи, на которых крепились наши качели, друг к другу, и мы стали раскачиваться рядом, прочерчивая ногами в песке параллельные дуги.
– Я не знаю, что ответить. Обычно просто меняю тему.
– Поразительно, в городе всего этого не видно, – помолчав, сказал я и указал на небо.
Я и сам не знал, что ей ответить. Просто взял за руку и стал смотреть на огромное кладбище давно умерших звезд.
Потом мы вернулись в коттедж, и Дорри несколько минут наблюдала, как сын ворочается во сне. Она рассказывала, что первым признаком его болезни стало нарушение режима сна. Сколько бы он ни проспал, глаза у него все равно то и дело слипались. И голова постоянно была словно в тумане. От здоровой жизни у него осталось всего несколько счастливых воспоминаний. Например, уроки плавания. Как-то они поехали в отпуск, и Дорри держала сына на руках на мелководье залива Ханаума, он бил ногами, а вокруг сновали рифовые рыбки. Именно тогда он и подхватил вирус – вдохнул вместе с водой. Почти все заразившиеся тогда на Гавайях дети в течение первых шести месяцев либо умерли, либо впали в кому. Это было еще до того, как врачи научились замедлять мутацию клеток с помощью генной терапии и лечебных коктейлей. Фитч целых два года цеплялся за остатки прежней жизни, пережил три трансплантации органов, преодолел все трудности.
– Слушай, ты не против немного развеяться? Может, кино посмотрим? – ожидая, что Дорри даст мне зеленый свет, я стал искать какой-нибудь веселый фильм.
– Только не грустное, – сказала она.
– Мы же в Городе смеха.
Я все кликал пультом, а она молчала.
– Придумала что-нибудь?
– До сих пор ему везло, – невпопад сказала Дорри. – Благодаря бывшему мужу у Фитча было куда больше возможностей, чем у других детей: пересадка печени, почки, легкого. Но для мозга плана Б нет. Лечение помогает замедлить процесс, но это только вопрос времени.
– Ладно, если ты не в настроении, не будем смотреть, – я выключил телевизор.
– Нет, включи что-нибудь дурацкое.
Она прижалась ко мне, а я стал вспоминать, сколько подобных вечеров пережил за последние девять месяцев – отчаянные попытки забыть прошлое, не думать о будущем и обрести некое подобие равновесия, которое, как мы оба понимали, не может продлиться долго.
* * *
На следующий день я проснулся от далекого рева «Осириса», работавшего в тестовом режиме. Дорри спала, подобрав под себя ноги и прижавшись ко мне. Обычно, когда она просыпалась, я уже был в парке и натягивал свой костюм. Выглянув в окно, я понял, что другие сотрудники заняты тем же, чем и я – пытаются улучить момент и выскочить из домика, ни с кем не столкнувшись. Никто не хотел по-соседски поболтать, у каждого в голове и сердце бесконечно проигрывались похороны, а перед глазами маячила башня «Осириса», где каждое утро ровно в восемь из динамиков начинало звучать «Утро» Грига и приятный женский голос, временами зачем-то имитировавший британский акцент, призывал сотрудников улыбаться, смеяться и не забывать, как мы помогаем детям и всей стране.
