«Ах, это про тебя папка тогда рассказывал!»
Был это, значит, сам Федор Иванович, кто стремя-то держал.
А Бабуся девочкой обучалась и жила в Алексине при мужской гимназии, где был директором ее отец. Все воспитанники были в нее, прелестную и легкую, так или иначе влюблены, но больше всех – князь Ширинский-Шихматов и мальчик Шахеев. Как-то, когда она проходила коридором мимо спален мальчиков, князь выскочил из комнаты, бросился ее целовать и объясняться в любви.
– Ну, я такого ему тогда наговорила! – с неостывшим за шестьдесят лет возмущением рассказывала Бабуся.
– Неужели и «поросенка» сказала?! – ехидничали мы с братом.
Князь после этого раскаялся и присмирел, и только иногда, когда она проходила перед дверью, из-за нее доносилось: «Вера, простите меня!»
Помню даже одну фривольную историю, что, вообще-то, для ангельской Бабусечки было нехарактерно.
Гуляет она с мальчиком Шахеевым по лесу и, о ужас, страшно захотела пи-пи. Как быть, что делать? Смышленая Бабусечка тогда сказала:
– А вот некоторые умеют залезать на деревья!
– И я умею!
– Да полноте, не поверю!
– Так смотрите, Вера! – сказал кавалер и через несколько минут исчез в густой листве где-то наверху. А Верочка тихо пристроилась у корней пожурчать.
Прозвище «баб-Василь» мамина мама получила после своей охотничьей поездки на Байкал. Там у нее был проводник-эвенк, и ему страшно трудно было выговаривать «Надежда Васильевна» – вот он и сократил ее имя-отчество до короткого и энергичного «Василь», а там уж мы, внуки, подхватили.
Одна моя подруга, которая была в мою баб-Василь просто влюблена, через двадцать лет после ее смерти сказала мне:
– Я назвала свою старшую дочь в честь твоей бабушки!
– Позволь, но твою дочь же зовут Василиса!
– Да! А разве не так звали твою бабушку по-на стоящему?
Про нее, про баб-Василь, даже как-то напечатали очерк в журнале «Охота», который, кстати говоря, она всю жизнь выписывала. (А «Правду» – нет.)
И вот как-то – звонок.
Пионеры.
– Вы – Надежда Васильевна Реформатская?
– Да!
– Покажите ваши зубы!
– Ну, дети, зачем вы такие злые? Я старый человек, и зубов у меня уже нет!
– Да не ваши – медвежьи!
Я не знаю, как они пережили уход блистательных мужей. Кажется мне, что ужасно. Но семейная история молчит про это.
Знаю только, как пережили войну.
Бабусечка отправилась с маленьким папой и с его сестрой в эвакуацию в далекий сибирский город Камень на Оби. Надо сказать, дед, папин отец, уже тогда ушедший из семьи, вывез в Сибирь и содержал оба семейства: и покинутое и теперешнее. Снял два дома в городке, сам заготавливал сено, и еще учил моего папу, как накидывать вилами, чтоб стог на телеге стоял и не падал, и купил обеим женщинам по корове, кормилице. Папа до сих пор помнит, как по избе, разъезжаясь ногами, ходил мокрый новорожденный теленок, недавно принесенный в простыне из хлева, где стояла его лохматая, сибирской породы, мамашка. Он ее кормил перед школой, в темноте сибирского утра, – держал изо всех сил за уши, потому что она норовила сунуть морду сразу на дно ведра, в аппетитные очистки, а при этом весь наваристый бульон выливался, мгновенно леденея, на пол.
Как-то осенью к ним в избу пришла местная женщина.
– Говорят, вы тут музыканты?
– Да.
– Научите моего парнишку на аккордеоне играть.
– Но я не умею, я пианистка.
– А у нас самоучитель! Только мы в нем ни хрена не понимаем, а вы музыкант – поймете и мальчишке покажете. А мы вам за это мешок картошки.
