Иногда, шагая по извилистым тропинкам в манговой роще или мимо клумб с гвоздиками, он держал под мышкой книгу. Случалось, Ивлин заставала его, некое средоточие полумрака, в комнате с плотно закрытыми ставнями, где он если и не читал, то сидел с открытой книгой.
Наконец, уже не в силах устоять, она взяла у него книгу. Удовлетворить свое любопытство.
– Читая при таком слабом свете, вы погубите глаза, – сказала она почти мягко.
Это был перевод с греческого. Стихи Кавафиса.
– Но вы же не интеллектуал! – Ивлин улыбнулась, словно в утешение.
– В общем, нет, – сказал Даусон.
– Хэролд иной раз воображает, будто он интеллектуал. Нет-нет, я его не принижаю. Он куда умней меня. Я всего лишь легкомысленная женщина.
Она подождала, не возразит ли Даусон, но он промолчал.
– Какие трудные, чтоб не сказать странные, стихи! – Она отдала то, с чем еще предстояло освоиться. – Если вы понимаете эти стихи, значит, вы ужасающий интеллектуал, и мне следует относиться к вам по-иному.
Даусон сидел потирая руки, словно разминал табак для трубки. Голову на могучих плечах повернул так, что Ивлин пришлось смотреть на его кое-как выточенный профиль. Да, в характере Даусона она ошиблась, приятно, что с виду он все равно грубый и от его рубашки попахивает потом.
– А понимать необязательно, – услышала Ивлин, – понимать все, каждое слово. Я и не претендую на это. Это профессор мне дал, – прибавил Даусон.
– Какой профессор?
– Протосингелопулос.
– Этот человечек – профессор? Вот удивительно! Хотя чего, собственно, удивляться? Ведь жизнь полна неожиданностей.
От их разговора Ивлин и сама почувствовала себя чуть ли не интеллектуалкой. Но Даусон, казалось, не заметил этого либо занят был лишь собственными мыслями и ощущениями.
– Может, вам хлопотно, что я живу здесь? – вдруг спросил он.
– С чего вы взяли? Я только боюсь, вам скучно. Мне кажется, я понимаю, что значит для деятельного человека вынужденная праздность. Сегодня, по крайней мере, Хэролд поедет в эль-Мансуру посмотреть какие-то интересующие его посевы. Вы можете поехать с ним. И потолковать обо всем, что интересно вам обоим.
– О чем же? – неожиданно спросил Даусон и засмеялся, пытаясь смягчить странность вопроса.
Уж не хитрец ли он?
– Если бы я знала, вы больше бы мне доверяли.
В эту самую минуту Хэролд распахнул дверь и сказал:
– Болван араб только теперь объявил мне, что вчера испортился насос, мы остались без воды. Теперь придется ехать за де Буазэ. Хочешь со мной, Клем? Только не скажу, что поездка интересная.
– Нет, не хочу, Хэролд, – ответил Даусон. – Я погляжу, что с насосом. Возможно, там как раз что-нибудь по моей части. Тогда не к чему тебе отказываться от поездки в Мансуру.
Ивлин видела: человек дела, он явно обрадовался, что может быть полезен. Легкость, с какой они с Хэролдом называли друг друга просто по имени, порождала в ней лишь презренье. То, что должно было сделать их сильнее, казалось ей слабостью.
Когда Хэролд уехал, а Даусон занялся насосом, стало ясно: утро нечем заполнить, разве что душными испарениями Дельты. Ивлин села и принялась просматривать книжку стихов, которую читал Даусон, и перед нею начали возникать разрозненные мерцающие образы. Сперва то одно, то другое слово, потом целая строчка, оживая, приводили в смятение. Любовь здесь была такая, о какой Ивлин знала лишь понаслышке, теперь же, в смутном свете поэзии, чувство это стало чересчур ощутимо плотским, удушливо благоуханным. Вспомнилось, как рассказывали об одной англичанке, которую в парке изнасиловал араб. Ивлин отложила книжку. Нет, если не хочешь, никто тебя не изнасилует.
