Последний день в моей жизни, когда я был свободен как ветер, мне не забыть никогда. Мы с парнями прогуляли школу, отправились на речку, потом разукрасили несусветными надписями чей-то забор, сломали качели на детской площадке и были счастливы. А потом они пошли по своим делам, а я отправился провожать из школы Римку. Егор, правда, тоже хотел её проводить, и между нами завязалась интересная беседа, но, к счастью, она быстро прекратилась. Это потому, что Егор вспомнил, что сегодня из командировки возвращается его… тётя. Сперва я не понял, почему не отец, и почему Егор боится не отца, а тёти, но в душу лезть к нему не стал. Я сказал, что разговор прекратился к счастью, потому что, если бы он затянулся, я опоздал бы провожать Римку, а когда пришёл к ней домой, она бы сказала: «Ты сегодня с мальчишками прогулял школу, пошёл на речку, сломал качели на детской площадке и разукрасил забор, а потом подрался с Егором за право меня проводить, и он разукрасил тебя».
Я шёл, помахивая сумкой, и думал, что жизнь прекрасна. Мне и в голову не приходило, что это мой последний беспечный день!
Римму я встретил у школы. Она благоухала. Интересно, это цветы были или духи? Но думать об этом мне долго не пришлось, потому что Римма сразу выпалила мне навстречу: «Как ты относишься к героям?» По её вдохновенному лицу я догадался, что сегодня они проходили по литературе что-то о героях. Но если под героем подразумеваюсь я, то почему бы и нет. Я ответил, что отношусь к героям положительно. Мы пошли к Римме домой. Всю дорогу она вещала. Я где-то вычитал это слово, и другого к её повадке говорить подобрать не могу. Она никогда не говорит, она только вещает. В тот момент она вещала о героях, о том какое благородное дело – созидательный труд и тому подобную околесицу. А потом сказала мне, что нам надо стать чище и совершеннее, и поэтому мы будем заниматься волонтёрской работой. Этого ещё не хватало! Тут уроки списывать не успеваешь, а она вон чего придумала! Я собирался высказать ей все свои возражения, но почему-то промолчал, как у меня всегда в таких случаях бывает. Римма продолжала свою лекцию, а я чувствовал, что с этой минуты кроме двух портфелей – моего лёгкого и Римкиного тяжёлого – на меня обрушилась какая-то новая, непомерная тяжесть.
Мы пришли к Римме, и она ни с того ни с сего позвонила Егору и пригласила домой и его тоже. Я сидел вяло и ко всему безразлично: теперь уже всё равно.
Егор пришёл. За ним трепыхались полы его пальто. Одна – понуро, видимо из-за домашней взбучки, другая – чуть веселее, потому что Римма пригласила его к себе домой. Правда, увидев меня, Егор скис, а когда увидел на столе гору учебников и понял, чего Римма от него хочет, скис ещё больше.
– Курите? – спросила Римма.
Мы дружно мотнули головами.
– Правильно делаете, – сказала Римма, – если б курили, я бы начала вас отучивать.
Я про себя охнул и решил, что теперь уже никогда не начну курить. По-видимому, Егор подумал о том же.
Потом началось «хождение по мукам»: Римма заставила нас сделать всю математику и биологию, и, как я ни сопротивлялся, всё понял и запомнил. Егор страдал вместе со мной, и я почувствовал к нему симпатию.
