Кали-юга. Книга для чтения в метро - страница 3
Молекулярно-волновой природы?
Налог платить за пользу от дробленья!
Ты был здоров, теперь ты беден,
Ведь у тебя нет денег:
Секунда утекла, и всё за ней спешит.
Окаменелые остатки этих бредней
По ангельскому лезвию серпа
Стихают тихо и покорно.
В кустах бормочет Норна.
И молот карлика стучит,
Зубопротез готовя ядовитый
Для вечной трапезы твоей,
Змея моя родная.
В тюрьме, однако, ни души —
Завод иссяк пружины,
Которая часы толкала
Вращать вокруг Земли солярный блин.
Инерция, негация, негоциация,
Сперматорея и фрустрация —
Диагноз ставит врач, подобный вору или богу.
Определить немыслимо крамолу
Как нечто, не похожее на тремоло
Небесного оброка.
Мы повстречались у обрыва,
И ты дала мне шанс успеть понять всё то,
Что лютой чередою бежит из глаз далече,
Неотвратимостью калеча,
Вгоняя в прелесть светлого ничто.
Опущены веки, и храм молчалив.
Пусть Будда заменит нам тётку.
За двадцать шкур капустного кота,
Звенящего в сердечке механизмом,
Мы получили много денег,
Соткав тенета в портмоне.
Где око-призма,
Там тридцать тетрадрахм капризно,
Неизбежно всегда войдут в немилость.
Скопилось на душе обилие одежды.
А хорошо б, как прежде, —
Только чешуя.
Шелом, корыто – меры для вина, прокисшего в постели.
Бабы словно черти.
Женщины словно чертовки.
Любимые бабы нескромны, нетленны, нейтронны,
По шесть-шесть-шесть за тонну.
Нам, демонам, опять не хватит ритма.
В бутылке снова джин, и фальшь в свинье-копилке.
В бутылке снова ром, и бабки снова в Роме,
Подбитые под церкви.
В бутылке снова змей.
И змеевик-затейник снимает
Пробу первого цилиндра
И пляшет на ветру.
Утро пришествия инопланетян считать вечером
Дня гнева,
И отменить, найдя ему замену в дне рожденья.
Отпразднуем?
Ложись, скрести и руки.
Лиха беда начало тринадцатой страницы.
Да в пятницу её —
Туда, где каждый день
Тринадцать.
Верста к версте,
Покой к огню.
Я на коне в опор гоню —
Во весь, в аппорт, в арнит,
В трансферт —
На костылях воскресных верб.
Верхом на демоне,
На грозном скакуне,
Скачу я под откос.
Ну, кто у вас не молчалив?
Печаль.
Мне хочется сказать о том, что незачем
Кручиниться.
Разочарован мозг тогда,
Когда высокое, спускаясь с беспределья,
Ложится в дрейф позорных повторений.
Как можно так мечтать? О чём? О ком?
О, Ом!
О сын стремящихся к распаду основ нетленной полноты!
Червячки ползучие, мышки летучие, нервные жучки,
Стервозные каблучки.
Моторные реакции.
Ангедония к сатисфакции.
На кульмане приколот лист кленовый,
Он обведён зачем-то синим
Чужим тупым карандашом:
В квадрат вписали круг,
Треугольник;
Звезда исчезла пентаграммой.
Не дилижанс, но телеграмма,
Не навершие Грама,
Но отпечаток девяти граммов.
Не голубь, но кукушка.
Кандалы под подушкой.
И кровь на простыне.
И здесь да не простыть!
Он машет всё руками,
Голый человек.
Он лезет между глаз в поток рентгеновских проекций,
Он заполняет секции, на век оставленных
Построек.
Он одинок, он боек,
Человек.
Бритву он берёт и бреет
Ею дряхлую браду —
Ту, что кустится между ними.
Поднатужась, он рвёт цепями антикорни.
Он антипод для непокорных
Судьбе, принятой наизнанку.
Эй, друг, держи свою баранку
Крепче, покрепче привяжи ремни!
Луна в руках. В дали огни.
А человек руками машет, мошной, трясясь
В своей мошонке,
В душе, разбитой, склеенной,
Стерпевшей, снедаемой терпеньем
Рассудочных отходов от дерзких результатов
Своих несбыточных удач.
Угар в печи – там плесень.
И песнь слышна лишь грустная.
Ведь здесь восторг не слышен, когда он не для всех.
На двор из-под тёплой крыши?
Похожие книги
