Жизнь – это ложь,
И смерть не правда.
А вместе их соединить бы!
Нет таинства достойнее, чем дырки
От ружейных пуль на чистой простыне.
Простынем, заболеем и познаем
Отрывочность.
Жизнь менее самой себя,
Жизнь более самой себя.
Она не мука, нет, она не боль
И не болото.
Булавка колет в кулаке,
А фига сохнет в пятаке.
Пустые тени или блики.
Отрезок счастья. Многолики
Медсёстры;
Меджены многоразовы;
А братья по оружию заразны
Волею к победе
И разделены и без того
Достаточно резиновым потоком.
Стократ готов я боль терпеть.
Я вспомнил правду тяги к лжи.
Я ожил.
Я вдыхаю, я выдыхаю.
Я выдохнусь когда-нибудь.
Я одолжил себе в запас
Немного передышки,
И я разрушу всё почти,
Что создал тот мой прежний идеал,
Что Богом долго у меня являлся.
Как я, однако, обознался!
Вселенная ничтожна.
Пространства нет почти.
Сжимаю осторожно
Великое абсурдное разнообразье.
Лишь маленький кружок.
Лишь грыжа у окна.
Написано на тонком истины окна стекле:
«Не обращать вниманья!»
Но кто же написал
И кровь свою не пожалел?
Кто пишет смелые прискорбно шутки?
Кто, издеваясь над собой,
К сомнению приводит мироздание
В самом своём существовании?
Но нет. Не чую мудрый запах,
Удел нетленной тошноты.
Тонуть, вздымая в сгущенье боли свой порок.
Пикировать отважно к наслажденью.
Зачем нужны итоги? Но разве без подмоги
Не легче подвести черту
Под чёртову, проклятую секунду?
Сократ посеял зёрна сатанизма
В углах улыбок женских юбок.
Людовик был гораздо глупее Эхнатона,
Но в зеркало одно гляделись.
А мы друг другу надоели,
Когда познали всю любви весомость.
Я умер бы спросонок,
А ныне – поросёнок,
Дратва, шило,
Сарай бы надо подпереть,
Всполоть репей,
А уж потом реветь.
Но я кому-то докажу
Недоказуемость чего-то,
Того, наверное, что зря
Доказывают что-либо вообще,
И напишу сквозь скучную зевоту
На том же самом
Истины окна стекле:
«Это не я».
Вот дьявол меня кружит,
Вернее, то, что здесь осталось.
Пятна, пятна, пятна
Перед глазами.
Счастья слишком много в чужедальних странах.
Лишний свет клубится в чьих-то светлых звёздах.
Женские духи важнее женских слов,
А женской талии едва ль найдётся мера:
«О миракль,
О мумбо-юмбо,
Кабздец, прикол», – хотел сказать.
Вот-вот, и лопнет мозг.
А год-то високосный.
В исок-то безответный.
А глас-то неприметный.
И пот течёт с конца страницы.
Ламца-дрица, крабле-бумс.
А сперма смерти уж давно внедрилась
Струйкой в тело жизни.
Неужто в этот час капризный
Я доберусь до точки —
До яйца?
Я чувствую:
Здесь всё едино.
А я жив.
В единстве с ликами природы, духов жив.
Здесь живо всё – и все, и вся.
И нет здесь тварей,
Кроме тех, что просто позабыты.
Долой высокопарность!
Да здравствует низкожидкостность,
Дезагрегация, девальвация, деструкция,
Дегенерация,
Де… Как бы, мол, того сказать
И смертью смерть попрать!
Сто очков на бирже,
Два корпуса вперёд.
Хлебал лаптями жижу,
И выплыл через год.
Багор в ребро,
Как бес в корыто.
Все наши сказки далеки,
Но ведь они не позабыты.
Огонь под кожей лучше секса.
Клубками надо жить
И извиваться всем на зависть!
И не скрываться, не лукавить,
А заражать восторгом,
Как семиструнным аккордом.
Кусай меня, терзай —
Хана твоим надеждам.
Я холоднее, чем и прежде.
И я тебя объемлю —
Не меньше чем.
Молись на мой конец,
Он ближе трёх секунд!
Да, я могу тебя убить,
И, видимо, убью.
Но убивай не убивай —
А жизни воли не давай.
Готическая себорея,
Рококовская гонорея,
И аспидом придёт нам избавленье.
Панацея – смерть
Для тех, кто время за систему посчитает.
Но, пращур, щур,
Храни меня,
