Я истошно кричу.
А еще пугаюсь и бью его, царапаюсь и кусаюсь, пока он не вжимает меня в землю, оседлав и навалившись всем телом. Его пальцы сжимают мои запястья, тело подавляет, подминает меня под себя.
– Ты меня оглушила!
– Но я вернулась! – мой голос срывается на истерику.
– Если бы не вернулась… я бы тебя убил.
Резкая боль накрывает щеки и губы. Он впивается в них пальцами, и перед глазами мелькают белые вспышки. Боль жгучая. Я не могу выдавить ни звука. На глазах тут же выступают слезы. Я вижу: он едва сдерживается, чтобы не ударить меня.
– В прошлой жизни я не бил женщин. В этой – все зависит от тебя, Ева. Не заставляй меня. Не надо. Я не хочу быть таким, как они…
Я киваю, молча глотая слезы.
Больше ничего не могу. Тело задеревенело, язык провалился. Я не спрашиваю, про кого именно он говорит. Сердце громко гремит в ушах.
Когда он поднимается с меня, я начинаю задыхаться от всхлипов.
– Встань, – бросает он холодно.
Я не двигаюсь.
– ВСТАНЬ!
Он резко дергает меня вверх, и я неумело падаю перед ним на колени. Перед глазами появляется бляшка ремня, а мои руки хватаются за его бедра в попытке удержать равновесие. Он помогает мне удержать это самое равновесие, наматывая на кулак мои волосы. Жестоко, но действенно.
– Не надо! Я… прошу прощения… за свое плохое поведение…
– Это твоя первая и последняя выходка, Ева, – вкрадчиво шепчет зверь. – В следующий раз на коленях ты будешь стоять совсем по-другим причинам. И тебе это не понравится.
Он бегло вытирает кровь со своей головы и волочет меня за собой. В землянке он забирает сумку с деньгами, оружием и всем остальным, а затем выводит меня обратно в лес. От пережитого страха и голода ноги толком не держат. Мне не стоило делиться с ним ни стейком, ни любой другой едой. А я ему еще фрукты и овощи хотела принести, как в прошлый раз, когда он жадно поедал персики из моих рук!
– Живее, кудрявая.
От его рывка я спотыкаюсь, но он не дает мне упасть. Его пальцы словно железные кандалы сжимают мой локоть, заставляя идти вперед. Дуло его пистолета неотрывно повторяет траекторию моих движений.
Я не знаю, сколько мы движемся по лесу. Полчаса? Час? Он идет, не чувствуя в ступнях холода, и мне становится стыдно. Я-то одетая и сытая, а в его недельном рационе за этот месяц было совсем немного пищи – лишь те остатки, что приносила я. Ну и сто грамм хлеба, что выдавали ему на день. Несколько месяцев в году его морили голодом, уповая на религию и трактуя ее законы совсем по-иному – в угоду своей бесчеловечности.
Когда впереди появляются темные очертания дома, мое сердце сбивается с ритма. Это не землянка, не заброшенная лачуга – обычный дом, спрятанный среди деревьев. В округе есть соседи.
Камаль не останавливается. Подводит меня к двери и рывком распахивает ее, загоняя меня внутрь словно какое-то животное.
Здесь холодно. Тут явно никто не живет, внутри пахнет деревом, пылью и чем-то еще – машинным маслом. Камаль не дает мне времени осмотреться. Он подходит к запыленному шкафу и одним движением смахивает одежду вместе с вешалками. Здесь женская и мужская. Он заставляет меня переодеться в теплый бежевый костюм и при этом ни капельки не отворачивается. Я остаюсь в одном белье, когда скидываю сорочку и переодеваюсь на его глазах, а после – он салфетками оттирает мое лицо от крови.
– Ты худая, – в его голосе слышится недовольство. – Сама ела, когда мне таскала?
