Палач, уставший от долгой неподвижности, радостно распрямил могучие члены и поднял над головой факел, осветив то, что некогда было телом здорового мужчины. Другой рукой, запачканной сажей, он ухватил несчастного за просаленные потные волосы и вздернул голову рывком вверх, к свету.
Открывшееся зрелище было ужасным. Фактически, лицо человека перестало существовать, остались отдельные, выхваченные фрагменты, Нижняя часть была залита кровью, медленно капающей с подбородка. Из приоткрытого рта безвольной красной тряпкой свисал прокушенный от боли язык, а оставшиеся зубы можно было пересчитать по пальцам. Вместо носа – какой-то чернеющий провал.
Но ужаснее всего были глаза, когда палач поднял голову за волосы, хорошенько пнув его при этом ногой в бок, так, что захрустели ребра, человек зашевелился и открыл глаза. Светло-голубые глаза, в которых все еще светился разум, затуманенный болью, страхом и безысходностью, они жили сами по себе, возвышались над этой жалкой карикатурой на человека. Огонь факела отражался в них. Брат Игат увидел, что прикованному, вероятно, еще нет и двадцати. Его тело было обернуто в какие-то рваные тряпки, пропитавшиеся смолой и кровью, но очертания фигуры и глаза не лгали. «А ведь недавно он, мог быть красивым юношей», – потрясенно подумал нунций.
– Как его зовут? – спросил он.
– У него теперь нет имени, – непреклонно ответил инквизитор. Глаза несчастного остановились на брате Игате, и в них появилась мольба и надежда. «Пожалуйста…», – выговорил он слабым голосом (что прозвучало как «пссста…», но нунций понял его, из глаз выступили слезы). Брат Игат невольно сделал шаг навстречу.
– В чем ты виноват, несчастный? И насколько тяжка твоя вина? – сглотнув комок в горле, спросил он.
– Я не виновааа, клянусь… не убивааа… Мне было скаано, – промычал человек, устремив молящий взор на брата Игата, – поостите, ади Бога, молю… Я…
– Не поминай имени Господа нашего, ничтожный червь, – прервал его инквизитор, осеняя себя крестным знамением. Он выдвинулся из тьмы, подойдя ближе к прикованному, но находясь полубоком к нунцию, и тот по-прежнему не мог разглядеть его лица. – Златые монеты заменили тебе Его. Ты, должный охранять герцога, будучи в сговоре с бандитами, позволил вершить им черное дело, надеясь завладеть Камнем. Ты предал своего хозяина, ты предал Святую Церковь. Тебе нет прощения!
При последних словах Аршан с размаху ударил того по лицу раскрытой ладонью, небрежно, словно шутки ради. Голова несчастного мотнулась, точно у пьяного, кровавые брызги разлетелись в стороны. Палач брезгливо отер один из следов со своего запястья.
Упавшая на плечо после тычка Аршана, голова прикованного словно по инерции продолжала трястись: он плакал.
– Я не виноват! – неожиданно высоким чистым голосом вдруг закричал он так, что нунций даже вздрогнул, – Будьте вы прокляты, убийцы! Убийцы!..
Косматые растрепанные волосы с присохшей к ним кровью падали на глаза, но не могли скрыть яростного взора этих светло-голубых глаз в своем последнем усилии. Нунций не мог себя заставить посмотреть в них прямо, как подобает духовному отцу.
– Может быть… – неуверенно начал он, но инквизитор перебил, даже не заметив его слов.
– Жалкий глупец! – казалось, он презрительно усмехнулся, хотя брат Игат не мог этого видеть. – Ты хулишь даже на смертном одре, вместо того, чтобы достойно принять покаяние и свое наказание, которого ты заслуживаешь. Господь Бог отвернулся от тебя, как ты отвернулся от Него. Тебя ждет ад, но прежде…
