Понемногу становилось светлее. Подземный ход расширился, и словно бы невидимое солнце потихоньку растапливало непроглядную тьму, сгущавшуюся в затхлом воздухе, висевшую теперь рваными чернеющими провалами, которые словно дикие ночные твари понемногу отползали обратно, в свои глухие берлоги, от крупной фигуры человека, вторгнувшегося в их владения. Он – не их жертва. В нем не было страха, животного страха, питающего их незримую плоть, и они отступали.
Человек был одет в длинный темный плащ, из-под пол которого выступали грубые стоптанные сапоги, наверняка исходившие не одну тысячу миль. В левой руке он держал большую трость, которая больше напоминала дубину, а правая была опущена в карман плаща. Человек ступал очень осторожно, стараясь не производить шума, но время от времени мелкий гравий похрустывал под его подошвами. Тогда он замирал, прислушивался на секунду, потом снова продолжал путь. Казалось, он отлично ориентировался во тьме и знал, куда ему идти.
Тишина настораживала его. Он был уверен, что уже должен был что-то услышать. Ведь святилище, где проходила месса, находилось совсем неподалеку. Он ожидал, что в воздухе вот-вот раздастся заунывное песнопение, или тихое, почти неслышимее бормотание, странные косноязычные звуки, словно ветер, что-то нашептывающий изъеденным почерневшим скалам. Но вместо этого стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь его собственным дыханием да поскрипыванием под ногами. Подземные чертоги храма хранили совершенную беззвучность и неподвижность. И, похоже, это не было обманом, это жуткое спокойствие, подобно замершему и стянутому, как тетива нацеленного лука, лесному воздуху перед громовым ударом боевых барабанов; скорее высохший источник, на дне которого лишь сухой песок… и чьи-то кости. В этом спертом воздухе подземелья, и человек это уже почувствовал, были лишь кровь и смерть. Ею пахло все сильнее и сильнее с каждой минутой, с каждым его шагом, который он поневоле замедлил.
Между двумя крупными камнями висел разорванный черный полог, обозначающий вход в святилище. Сквозь его раны сочился бледный неживой свет. Не колеблясь, человек откинул его, и его взгляду предстала страшная картина.
Круговое пространство храма, спрятанного под землю, подальше от людских глаз, было усеяно телами, словно ристалище после сражения. Их озарял бледно-розовый свет больших подсвечников, расположенных вокруг площадки на возвышении, где происходила служба. Нетрудно было подсчитать количество высоких подсвечников: их было тринадцать. К амвону вели высокие золотые ступени, обезображенных росписью разных кровавых сцен с участием людей, дьявола и животных. Практически в центре возвышения расположилось тело «черного связного», как называли жреца, ведущего мессу. Посреди мантии, в которую он был облачен, на уровне живота зияла крупная дыра с рваными краями. На ступенях лежало еще несколько трупов.
Человек медленно прошелся вперед, по направлению к свету, отталкивая от себя уродливые деревянные фигурки-украшения, свисающие с низкого потолка. Людские тела здесь были повсюду. Они лежали один на другом, в полном беспорядке, словно по ним прошелся ураган. Тела монахов. Не просто монахов, людей, продавших душу и тело дьяволу, сделавших служение ему главной целью своей жалкой жизни. И вот кто-то еще более страшный (как знать, не сам ли «господин»?) расправился с ними сурово и беспощадно, со звериной жестокостью. Взгляд человека в плаще упал на безусое лицо молодого монаха, словно бы присевшего отдохнуть у деревянной скамьи справа: его раскрытый чернеющий рот был широко открыт в последнем отчаянном вопле, еще не засохшая кровь заливала лицо, медленно и тягуче капая вниз. Рука сжимала кривой меч. Какой бы ни была его жизнь, конец искупил все. Судя по всему, трагедия произошла совсем недавно. Будь он чуть быстрее, как знать…
