И тут преуспевающему адвокату подумалось, что есть кой-какие вещи, которые Федору не стоило бы знать. Значит, присутствие старого друга не всегда желательно. Но он тут же успокоил себя тем, что хозяин он, а значит, сумеет убрать Федора из офиса, когда ему это потребуется.
Камин был прав: хозяин был не прост.
Раздался телефонный звонок. От неожиданности «наполеона» тряхнуло так, будто он выпал из седла. Звонил дурацкий мобильник. Дурацкий, потому что отвечать не хотелось. В этом плане мобильник Антону Альбертовичу не нравился: нельзя скрыться, когда надо. Какое-то время он не брал трубку, но телефон настаивал и, видно, отключатся не собирался. К тому же, этот номер знали только самые близкие. Вдруг жена звонит?
– Да, – ответил «наполеон» назойливой трубке.
– Добрый вечер, Антон Альфредович, – голос был совершенно не знаком. – У меня к вам серьезное дело. Когда мы сможем встретиться?
Никогда Антон Альфредович не отказывался от дел до выяснения обстоятельств. Но сейчас? Не мог он сейчас думать ни о каком деле, а главное – не хотел. Он хотел наслаждаться, и только.
– Завтра, – сказал строго в трубку.
– Но если вы свободны сейчас, то я здесь, рядом…
– Завтра, – прервал наглеца возмущенный «наполеон».
– Хорошо, – спокойно согласился наглец. – Во сколько?
– Созвонитесь с моим секретарем и узнайте, когда я свободен, – недовольно проговорил «наполеон».
– Договорились. До завтра, – и трубка отключилась.
«Каков, однако, наглец!» – возмущался вылетевший из седла «наполеон», пытаясь вернуться в прежнее триумфальное состояние. Но было ощущение, что сладкое вино из триумфального кубка внезапно расплескалось, к тому же много и довольно далеко от того места, где бы это могло быть нужно.
– Ты не ошибся в этом, да, – согласен был Камин.
Из камина выплыло лицо Григория. – Этого еще не доставало в такой момент! – и властной рукой «наполеон» стер ненужное воспоминание, ему хотелось думать про Федьку. – Как он смотрел на камин?! Просто обалдел от завидущего восхищения, даже не сдержался, чтобы не потрогать, – пытался вновь «завести» себя преуспевающий адвокат, но не получалось. Тогда он хозяйски подошел к собственности и погладил резьбу. Потом дотронулся до чеканки в том самом месте, где это сделал его несчастный, раздавленный обстоятельствами друг, и, наконец, рассмеялся от удовольствия: он опять почувствовал себя в седле.
– Надо сказать Марине, чтобы пепел стерла, чеканка совсем не просматривается.
– Уйди! – пыхнул Камин. – А то сожгу.
Как дети все, хотел Камин казаться старше. И возраст свой скрывая от картины, он задымил чеканку пеплом, чтобы казалось будто – седина.
Хозяин отошел от Камина, опять ощутив непонятную неприязнь. Осмотрел внимательно: камин шикарен, мощен. И как это совмещается: доволен, восхищен, и, одновременно, что-то как бы «тянет» за душу, что-то не по вкусу.
– Ты чуешь ненависть мою, – искрил Камин.
Старательно восстанавливал «наполеон» заискивающие улыбки, волнение Федора, собственное снисходительно-благодушное не то презрение, не то почтение к старому другу, но! оказаться в том триумфальном потоке, который нес его до звонка, так и не смог. Вместо этого в пламени огня заиграли картины, предшествующие наполеоновскому триумфу: они толпились, накладывались одна на другую, стирались, растекались, расплывались, сгорали, но он ухватывал их сразу, в одно мгновение – то были картины его жизни, дальнего и ближнего прошлого. И ему было все равно, в какой они выплывали последовательности. Он их узнавал в любом контексте, потому что они привели его к тому, что он имеет сегодня.
