Участливости ангельской ее –
Кто сердце мне мое
Пронзит желаньем горячее пики
И вожделеньем – к райским высотам,
Столь близким, что навряд ли буду там!
И чтоб уж с большим чувством мне рыдать:
Вид тонкой белой пясти
И той предплечья части,
И нежно-горделивый каждый жест,
И кротость неги в упоенье власти,
И персей благодать,
И ум, большой, видать, –
Сокрыты за горами этих мест!
И знаю, что мой крест –
Ее не встретить боле!
За пароксизмом боли
Вдруг упованье робкое ко мне
Является, но не
Стоит со мной, не знаю: оттого ли,
Что чудо совершенства свижу я
Средь совершенств – за гранью бытия?
Мчи, песенка, скорей
Пред очи донны ясной!
Она небезучастной
Тебе протянет нежную ладонь, –
Но руку ты не тронь!
Почтительно склонясь к ногам прекрасной,
Поведай ей, что скоро буду к ней –
Живая плоть иль тень среди теней.
XXXVIII. Orso, e non furon mai fiumi né stagni
Нет, никогда ни реки, ни пруды,
Ни море, все вобравшее потоки,
Ни тень стены, холма или осоки,
Ни облака с завесою воды,
Ни прочая препона, чьи труды
Взгляд затрудняют на большие сроки, –
Со мной, друг Орсо, не были жестоки,
Как та, что застит дивных две звезды.
А это потупленье их? Оно,
В смиренье паче гордости, лишает
Меня веселья, с жизнью заодно.
О, как мне белая ладонь мешает,
Что в каверзах замечена давно
И мановеньем зренье сокрушает.
XXXIX. Io temo sí de’ begli occhi l’assalto
Я так боюсь налета милых глаз,
Источников и страсти, и острастки,
Что их бегу точь-в-точь как школьник таски,
И минул уж давно тот первый раз.
С тех пор – каким бы ни был трудным лаз
Или высоким ствол – без приукраски, –
Тотчас взберусь, спасаясь от указки,
Чтоб не прошлась по мне – неровен час.
А нынче оглянулся наугад:
Гляжу, вы тут как тут, смываться поздно –
Виновны сами, я не виноват.
Я к вам пошел, хоть вы смотрели грозно,
И сердце в пятках, и себе не рад:
Мне смелость нелегко далась, серьезно!
XL.S ‘Amore o Morte non dà qualche stroppio
Коль не запутают Эрот иль Рок
В станке моем последнюю основу,
Коль я тут, по добру да по здорову,
Сплету любовь и смерть в один уток, –
Никак не можно, чтобы я не смог
Дать строй старинный молодому слову, –
И – страшно молвить: по труду готову
Мне в Риме будет лавровый венок.
Но так как к завершению работы
Потребна мне толика волокна,
То, милый отче мой, пролей щедроты.
Чего же ты не шлешь мне ни рожна –
И все так вдруг! Прошу: яви заботы,
Дай пряжу, а любовь и песни – на!
XLI. Quando dal proprio sito si rimove
Когда увозят в чуждые уделы
Ту, от кого и Феб впадал в изъян, –
Пыхтит и преет в кузнице Вулкан,
Чтоб Громовержец вволю сыпал стрелы.
Тот шлет грома и снег, и дождь: свет бел, и
Что там снаружи – Цезарь или Ян?
Земля слезоточит, из дальних стран
Нейдет светило, чьи лучи несмелы.
К Сатурну с Марсом переходит власть –
К зловещим двум звездам, меч Ориона
Пловцов несчастных сокрушает снасть.
И от Эола узнает Юнона,
Нептун и мы про злейшую напасть:
Нет той, к кому природа благосклонна.
XLII. Ma poi che ‘l dolce riso humile et piano
Но если Дафны облик осиян
Является в отечества пределы, –
В работе Сицилийца есть пробелы:
Он тщетным рвеньем в кузне обуян.
Юпитер громыхнуть хотел бы, ан
Куда грома девалися дебелы?
И Аполлон, взглянув в лицо Кибелы,
Цветами обновил покров полян.
Дыханье с Запада смиряет лоно,
И кормчему отныне не пропасть,
В лучах раскрылся венчик анемона,
Противная звезда спешит упасть
И предоставить той часть небосклона,
По ком слез излила немало страсть.
XLIII. Il figliuol di Latona avea già nove
