– Как поживаете? Мама сказала, вы близко знали моего папу.
– Ну, не то чтобы очень, – облизнув внезапно пересохшие губы, ответил Глеб.
По правде говоря, последние лет десять-пятнадцать после того как Рамон Гонсалес увел Веронику, его образ ничего кроме ненависти в памяти не вызывал. Впрочем, негоже детям отвечать за грехи отцов. Глеб положил руку мальчику на плечо:
– Твой отец был большим ученым. Ты можешь им гордиться.
– Обязательно буду, – твердо пообещал Гонсалес-младший и опустил печальные глаза размером почти что с мамины.
Наблюдавшая за разговором Вероника одарила Глеба благодарным взглядом. «Черт побери! А ведь ты мог быть и моим сыном», – с тоской подумал Глеб и невольно стиснул плечо парня так, что тот поморщился.
Последний раз оглянувшись на могилу, Вероника пригласила всех собравшихся на поминки.
За столом толком поговорить не удалось, и Глеб предложил Веронике назавтра снова пройтись по Бульварному кольцу.
* * *
На столе у Лучко зазвенел телефон.
– Это Расторгуев.
– Наконец-то. Ну что скажешь?
– Интересная штука получается с этим вашим пергаментом. – Гриша, не тяни резину. Выкладывай, что нарыл.
– Тут такое дело. Судя по всему, возраст пергамента не менее семисот лет.
– Старинный, стало быть?
– Не то слово. Средние века, понимаешь.
– Ясно. Ну а линия разрыва?
– А вот разрыв совсем свежий.
– Насколько свежий-то?
– Считаные дни.
– А письменное заключение подошлешь?
– Завтра устроит?
– Лады.
Не вешая трубку, капитан набрал Стольцева. Надо было срочно посоветоваться.
* * *
Глеба так распирало от новостей, что он вместо прогулки сразу предложил сесть в кафе.
Услышав о возрасте пергамента, Вероника посмотрела на Глеба в полном непонимании.
– Ну, допустим, старинный. А чего ты так разволновался-то?
– Как чего? Только представь, пергаменту целых семь веков!
– И?
– Я вижу, ты напрочь забыла все, чему учили на истфаке.
– Вообще-то я в отличие от тебя так никогда и не работала по специальности.
– А кстати, чем ты теперь занимаешься?
Вероника улыбнулась:
– Есть, знаешь ли, такая профессия – быть мамой. Я отдала этому делу кучу лет. Потом решила перековаться из историка в риелтора. У меня своя компания. Кризис, конечно, подкосил, но ничего, пока выживаем. Твое любопытство удовлетворено?
– Вполне. Извини, я вовсе не хотел тебя обидеть. Теперь понятно, почему ты не подпрыгнула, как я, когда услышал о возрасте пергамента. Дело в том, что если нашей находке и впрямь семьсот лет, – а поводов сомневаться в компетенции экспертов с Петровки у меня нет, – то найденная нами надпись никакого отношения к Таро не имеет – считается, что такие карты появились как минимум одним-двумя столетиями позднее.
– Выходит, до этого карт просто не существовало?
– Ну что ты. Китайцы уже вовсю играли в карты и семьсот, и даже девятьсот лет назад. Но то были игральные колоды, а не Таро.
– Тогда что же, по-твоему, мы нашли у Рамона?
– А вот это хороший вопрос.
– И почему на пергаменте свежий надрыв? Зачем Рамону разрывать семисотлетний артефакт?
– Это и в самом деле очень странно. Ни у одного историка рука бы не поднялась. И самое главное, где находится недостающая часть?
Они в молчании допили кофе и вышли на Тверской бульвар.
– А знаешь, раньше его называли просто Бульваром, поскольку он был единственным во всей Москве. Кстати, это место исконно считалось гиблым, и знаешь почему?
– Вижу, ты уже соскучился по кафедре, – рассмеявшись сказала Вероника и взяла Глеба под руку. – Ладно, за неимением другой аудитории разрешаю читать лекции мне.
