В те дни он снова подружился с Олегом – тот подрабатывал в одной адвокатской конторе, которая занималась травлей мужей, не заплативших алименты, и они вместе ходили по приемам да вечеринкам, которые устраивал в честь нефтегазовой компании шеф Тищенко, Викентий Обулычев. Первые самостоятельные шаги тяжко давались Олегу – сплоченная, как волчья стая, юридическая семья присматривалась к его дарованиям и талантам, а Евгений видел в нем все того же однокашника, который постучался однажды в дверь его комнаты – тихого парня с манерой отводить глаза и пожимать губами, в которой было что-то неприятное. И всегда он хмурился и хрипло возмущался, когда ему казалось, что его задели из-за пустяка, и совершенно терялся, если его обижали всерьез. Из кармана торчал порванный платок, волосы были всклокоченные, словно их терзали мотыгой, щеки пухлые, словно взбитые сливки, с маленькими глазками, утопающими в напирающих щеках, которые быстро оглядывали собеседника и уходили в сторону. Говорил он странным баском, словно привезенным из подворотен, где надо перекрикивать ветер. Но раньше, в общаге, стоило Сереге вкрадчивым шепотом сказать ему гадости, и Олег отвечал тоже шепотом, мелко кивал, перебирая в руках застежки подтяжек, ни разу не перебив, не вступившись за себя. И Евгений, который в это время обыкновенно мусолил учебник, надоевший уже одним своим видом, и невольно прислушивался к разговору – ведь внимание всегда стремится отвлечься от урока, каким бы важным ни был экзамен, ускользнуть, уйти в безмятежное беспамятство, в котором и мысли ни одной не найти. А как очнешься – целый час глазел на лампочку. Поругаешь себя, опять придвинешь книгу, вглядишься в строчки, как в китайский шифр, пять минут продержишься, прилежно читая, а потом опять незаметный обморок сознания, бегство внимания, отвлеченного криком птицы за окном или взвизгом телевизора в соседней комнате, – и спешишь посмотреть, что же там интересного, и еще полтора часа исчезли незаметно.
И Евгений слушал их мелкие разговоры, отвлекаясь от книг, и Серега журил Олега за мягкость и себялюбие, проявленные в том, что тот отчаянно не хотел отдавать свои последние деньги на общее пиво. А отдать все равно придется, и Серега плел вокруг него словесную паутину, в которой запутывался Олег – хотя если бы Серега просто сказал – «отдавай», Олег и тогда отдал бы.
Но Сереге нравилось играть с ним, как играет с полудохлой, уставшей, двошащей мышью упитанно-спокойная кошка; он оттачивал слова и эпитеты, величая его и «любителем знойных женщин», и «кабальеро», и «дядюшкой ринусом», – это когда предстояло бежать за пивом, говорил он, вспоминая старую сказку – сам был из интеллигентной семьи, потомок благовещенских педагогов – «А теперь «рину-у-усь!!», и Олег сочно краснел, но Серега будто не замечал, беспощадно ловил и бил по голове своей язвительной фразой – и доводил его, Олег убегал за дверь – куда именно, где он скитался, где прятал свой уязвленный стыд – Евгений так и не узнал. А изгнав Олега, Серега переворачивался на другой бок и начинал доставать Евгения, но тут ему спуску не давали, Евгений на фразу говорил две – и расстроенный Серега тихо напевал какую-нибудь модную песенку, только что соскочившую с подножки музыкального рейтинга, еще не заезженную до неузнаваемости, еще прельщающую своей подкупающей новизной.
