– Этот, этот! Соседа нашего застрелил, нелюдь!..
Переглядываются шахтеры, усмехаются недобро. Еще один, значит.
– Вяжи убивца, товарищи!
Не позвали сюда господ офицеров, и юнкеров не позвали. Нечего «кадетам» встревать, когда свои со своими разъясняются. У вас, «кадеты», своя война, барская – а у нас своя, пролетарская. Горняцкая, ятить их перебабушку во седьмую лаву через пятнадцатый штрек!
Понимаю – не выдержат шахтеры. Еще немного – и покосят всех пулеметами. Без разбора, без выбора.
– Товарищ Шульга! Нельзя расстреливать, не простит Антонов. Сожжет Лихачевку, никого в живых не оставит. Пусть убираются к черту! Дайте очередь над головами, пусть в степь бегут. Доберутся куда-нибудь – их счастье. Нельзя расстреливать, нельзя!
– Ой, товарищ Кайгородов, сам розумию. Зараз прикажу убийц обратно увести, про остальных так и быть, подумаем… А тых, хто вбывыв, все одно придется порешить, потому как не люди воны. Ничего, тыхо зробымо, помните, я про старую шахту говорыв? Рты позатыкаемо, на телегах под рядном отвезем… Спросят если, мы и знаты ничего не знаем и видаты не видаемо…
Спокойна речь партийного товарища Шульги Петра Мосиевича. Понимаю – ничего не изменить. Свяжут, изобьют напоследок от всей шахтерской души, сбросят в черный холодный ад. Может, и гранат вслед накидают для верности.
– Алапаевск…
Само собой вырвалось, но услышал дед-«партячейка». Покосился недоуменно:
– Цэ на Урали? Там шахты неглубокие, нэзручно. Ничего, пристроим иродов…
Уводят убийц – кого волокут, кому штыками идти помогают. Остальных сгоняют в кучу, прикладами трамбуют для компактности. В ответ – вой до самых серых небес. Не хотят умирать дезертиры, не для того офицеров на части рвали и поезда захватывали. Обидно! Почти до самого дома добрались с барахлом награбленным, еще чуток – и на печку к теплой бабе, как и обещано, как в «Декрете о мире» прописано. Всего и дело-то: калединцев с «кадетами» погромить и пострелять, добычу в узлы связать…
Такая, понимаешь, непруха!
– Петр Мосиевич, отпустите их! – повторил я уже во весь голос. – Пусть идут куда хотят. Не их мне жалко, поймите!..
Тяжело вздохнул партийный дед, даже глаза закрыл. Не иначе, Алапаевск представил – на всех сразу, чтобы шахта доверху. Задумался, усы седые огладил:
– То быть по-вашему, товарищ Кайгородов. Говорите, хай в степь бегут? Ну, хай бегут, тилькы лишнее оставят. А мы кулеметами пособим – чтоб резвее бежала ця наволочь.
Шагнул вперед шахтер Шульга. Попятились бывшие солдаты 27-го запасного, почуяли.
– Кулеметы – цельсь!
Замерло все. Усмехнулся Петр Мосиевич, к дезертирам повернулся:
– До дому захотилы? Зараз пойдете – побегите со всей вашей дури. А ну, босота драная, сымай рубахи и портки! И панталоны сымай!..
* * *
Юнкер Принц свернул телеграфную ленту, аккуратно положил на стол, взглянул вопросительно. Я пожал плечами. Вслух можно было не проговаривать. И в самом деле, чего придумать? Военный совет разве что провести? Прямо здесь, в телеграфной с разбитыми стеклами и сорванной с петель дверью?
– Самое время совершить мой любимый военный маневр, – мечтательно улыбнулся Хивинский. – Знаете, господа, у нас в батальоне служило много малороссов. Они прекрасно формулировали: «Тикай, хлопци!»
– Угу. Весьма экзотично-с, – чуть подумав, оценил фольклорист Згривец. – А у нас была команда: «Атаковать Урал». Капитан, эшелон готов, если вы не собираетесь устраивать… э-э-э-э… Фермопилы…
