– Что? – наконец, сообразил я. – Ломоносова? «Борода предорогая, жаль, что ты не крещена…»?
Леопольд Феоктистович смущенно заерзал. За седую бороду его и прозвали Рождественским Дедом. За нее – и за то, что в отряд он пришел аккурат в сочельник, причем с большим и тяжелым мешком.
В мешке была тщательно проложенная ветошью артиллерийская оптика. Подарок пожилого отставника, помнившего еще Шипку и Шейново, оказался очень к месту.
Я поглядел в белое, затянутое льдом окошко. На войне – перерыв, до утра можно не спешить. Хоть Маяковского читай, хоть Ломоносова, хоть Андрея Вознесенского. Всяческие «янки» при дворе осчастливленных ими Артуров предпочитали Высоцкого, но гитары в хате не оказалось, да и отвыкли мои пальцы от «трех аккордов».
Ладно…
– Тоже современное, – объявил я. – Современней некуда.
…Только через девять лет напишут.
– Зато почти про нас с вами. Даже погода соответствует.
Я вновь покосился на заледенелое окно. Партизанить в зимней степи – тот еще бал-маскарад. А впереди – февраль, страшный месяц «Доживи до весны»…
– Широки просторы. Луна. Синь.
Тугими затворами патроны вдвинь!
Месяц комиссарит, обходя посты.
Железная дорога за полверсты.
Рельсы разворочены, мать честна!
Поперек дороги лежит сосна.
Дозоры – в норы, связь – за бугры, —
То ли человек шуршит, то ли рысь…
В будущем Ледяном походе корниловцы станут шарахаться от железных дорог, переходя их с боем, словно партизаны Ковпака. Мы поступали наоборот. Угля и паровозов в Каменноугольном бассейне хватало с избытком, а бесконечная паутина «железки» позволяла без особого труда исчезать на целые недели – как бы ни надрывались в телеграфах машины Морзе – появляясь там, где нас не ждали.
Приходилось думать и о будущем. Конница у нас уже была, немного, конечно, всего три десятка сабель…
– Эх, зашумела, загремела, зашурганила,
Из винтовки, из нареза меня ранила!
Ты прости, прости, прощай!
Прощевай пока,
А покуда обещай
Не беречь бока.
Не ныть, не болеть,
Никого не жалеть,
Пулеметные дорожки расстеливать,
Беляков у сосны расстреливать…
А еще мы начали устанавливать трофейные «максимы» на обычные сани. Выходило недурственно. По первой весенней траве побегут и рессорные тачанки-ростовчанки – пулеметные дорожки расстеливать.
– Отменно, – констатировал поклонник кубофутуризма. – Только… Николай Федорович, беляки – это зайцы? Или… Мы?
* * *
А еще он… А еще я временами начинал поглядывать на мир за стеклом с определенным сомнением. Не факт существования беспокоил – вот он факт, тронь рукой, не вселенские непостижимые законы, Эверетт с ними со всеми. Мир, маленький и совершенный, внезапно оборачивался чем-то слишком знакомым, до тошноты привычным. А сомневался я в том, стоило ли вообще огород городить, если и в этой Вселенной приходилось упираться лбом даже не в воспетую классиками «историческую необходимость», а в нечто более ординарное, зато куда как конкретное. Скажем, данный китель цвета хаки…
…«Морозовской» первосортной диагонали, хорошо пригнанный, пахнущий утюгом и одеколоном. Серебряные погоны с двумя просветами, светлые аксельбанты, на правой стороне – знак Академии Генерального штаба. Еще выше – красный Владимир, правда, без мечей.
Великолепие несколько портили штаны. Не брюки, а именно они, в полоску и чуть коротковатые. По-видимому, по этой причине Китель пытался прятать ноги под стол.
– Господин… а-а-а… Кайгородов, а имеются ли у вас документы, удостоверяющие вашу службу в… а-а-а… Российской императорской армии?
