В широко раскрытые окна дышало черемухой ослепительное майское утро. С погоста доносился весь точно омытый росой и согретый солнцем благовест. Послышался звук подъезжающей телеги. Дверь кабинета отворилась, и у порога встала закутанная до глаз Оля. В ее милых, детских глазах, застланных слезами, была бездна горя и стыда.
– А!.. – смутился Пушкин. – Сейчас… Я уже приготовил письмо князю. Он там тебе все скажет…
И он торопливо пробежал письмо – не забыл ли чего? «Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, – читал он наспех, – которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил. Полагаюсь на твое человеколюбие и дружбу. Приюти ее в Москве и дай ей денег сколько понадобится, а потом отправь ее в Болдино. Ты видишь, что тут есть о чем написать целое послание во вкусе Жуковского о попе; но потомству не нужно знать о наших человеколюбивых подвигах. При сем с отеческою нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик. Отсылать его в воспитательный дом мне не хочется, а нельзя ли его покамест отдать в какую-нибудь деревню? Милый мой, мне совестно, ей богу, но тут уж не до совести…»
– Ну, вот… – запечатав письмо и вручая его Ольге, проговорил он, стараясь не глядеть на нее. – Ты… не беспокойся… С кем греха да беды не бывает?.. Все потихоньку уладится, ты вернешься, и мы заживем опять за милую душу… А это вот тебе… на дорогу… и на… разное там…
– Спаси… бо… вам…
Упав на колени, она схватила его руку и стала покрывать ее поцелуями. Его перевернуло. Он с усилием поднял несчастную и обнял ее.
– Но ты сама видишь, что ничего другого пока придумать нельзя… – путаясь, говорил он. – Прежде всего надо тебе освободиться… Не надо, милая, так волноваться… Я…
– Привет!.. – раздался из сада молодой, веселый голос.
– Я здесь… – отозвался Пушкин в окно, радуясь прервать этот тягостный разговор.
Это был Алексей Вульф. Он застрял в Тригорском еще с Пасхи. Напуганная слухами о многочисленных арестах, Прасковья Александровна держала сына около себя. Теперь он только что вернулся из Пскова, куда ездил с каким-то поручением от матери.
Оля жарко, вся содрогаясь в рыданиях, обняла Пушкина и быстро скользнула в коридор. Пушкин поспешно – прощание было так мучительно – бросился к окну.
– Уже дома? – крикнул он.
– Как видите…
– Ну, ползите сюда… Или нет, я лучше выйду в сад.
– Наши у обедни. Пойдемте на погост, а оттуда к нам пить чай с пирогами.
– Великолепно… Тогда я должен прифрантиться немного…
Пушкин быстро оделся, схватил шляпу, тяжелую трость и вышел к своему молодому приятелю. Они обменялись крепким рукопожатием и пошли. У ворот стояла телега, а в ней уже сидела закутанная до глаз Оля. Няня заботливо раскладывала в ногах всякие узелки и корзинки. В отдалении, у ветхих служб, стояла дворня, с любопытством глядя на проводы полюбовницы молодого барина. Мирон, ее дядя, потерявший зимой сына в Петербурге на Сенатской площади, угрюмо поклонился и отвернулся к лошади, чтобы будто бы поправить сбрую. Вульф, поняв все, покосился на Пушкина.
– Да, да, друг мой… – вздохнул тото. – Но делать нечего!.. Я в церковь, няня!.. – крикнул он старухе. – Обедать дома не буду…
– Да уж иди, иди… – отвечала та ворчливо: сегодня она была определенно недовольна своим воспитанником.
С неловкой улыбкой он помахал рукой Оле и зашагал с приятелем солнечным и душистым проселком к погосту.
