Митя вернулся к кофемашине, взял чашку и сделал еще несколько глотков. «Надо было, наверное, сразу в переговорную,» – подумал он, оглядывая комнату в поисках стула. К сожалению, стул в приемной был не предусмотрен. За столом секретаря Люды стояло офисное кресло с высокой спинкой, у столика, на котором примостилась кофемашина, стоял маленький табурет. Поскольку все встречи проходили в переговорной, никто кроме своих визиты в кабинет директора не наносил, а стало быть, необходимости в организации мест ожидания приема просто не было. «ОК, пойдем в переговорную,» – подумал Митя. Он сделал еще несколько глотков, допивая свой кофе, и стоял, глядя на дверь в ожидании посетителя. Он почувствовал вдруг легкую тревогу, едва ощутимое беспокойство, бывающее, как правило, когда ждешь решения чего-то важного и мучаешься неизвестностью. Это ощущение ему очень не нравилось и он инстинктивно тропил время, выстукивая на ободке кофейной чашки четырьмя пальцами правой руки ритмичные мелизмы.
Ждал он не больше минуты. Вскоре дверь без стука отворилась. На пороге стоял немолодой мужчина с проседью в волосах, в толстых роговых очках, одетый в бежевый блейзер Ralph Lauren, бледно-голубую футболку, кремовые чиносы и зеленые замшевые туфли. В руках у него был старомодный кейс – привет из восьмидесятых под названием «дипломат» – который смотрелся довольно неуклюже на общем фоне, словно раритет из антикварной лавки – потертый, побитый, с исцарапанными металлическими вставками, – но который он держал в руках так уверенно, словно это был обычный, современный аксессуар, гармонирующий с его общим видом.
«Можно?» – деловито кивнул Мите незнакомец.
«Да, конечно,» – Митя отступил в сторону, позволяя ему пройти.
«Может быть, пройдем в переговорную?» – предложил Митя из-за спины незнакомца, показывая рукой в сторону двери, когда тот обернулся.
Посетитель огляделся по сторонам: «А зачем? Здесь очень даже неплохо.» Он увидел табурет рядом с кофемашиной, потянулся одной рукой, выдвинул его и тут же на нем примостился, поставив кейс вертикально на колени и подперев его сверху руками.
Митя постоял секунду, оценивая диспозицию, и обратился к незнакомцу: «Чай? Кофе?»
«Нет, не надо, – тот замотал головой, – ты присядь.» Он кивнул в сторону Людиного кресла. Митя, несмотря на чувство протеста, мгновенно охватившее его, когда посетитель начал командовать в его собственном кабинете, тем не менее, отдавая дань вежливости гостю, к тому же годящемуся ему в деды, выполнил его просьбу и медленно опустился в кресло секретаря Люды.
«Здравствуйте, – начал Митя, возвращая бразды правления в свои руки и водружая на Людин стол сложенные крест-накрест руки. Что-то было неприятного в этом „ты“. Еще когда сидящий перед ним визитер позвонил, чтобы договориться о встрече, и представился „другом твоего отца“, – еще тогда эта, казалось бы, резонная фамильярность при разговоре человека в летах с мальчишкой почему-то резанула Митин слух. Отец в подобной ситуации обращался к собеседнику только „на Вы“. Да и сам он, Митя, не воспринимал охватившую русскоязычное общество эпидемию панибратства и не признавал за ней права на жизнь. И вот сейчас это „ты“ снова покоробило его слух, и он чувствовал себя как минимум неуютно в обществе расположившегося на табурете гостя. – Вы – г-н Афонин, так? Чем я могу вам помочь?»
«Да, это я звонил тебе сегодня,» – начал посетитель не спеша и как-то задумчиво. Он посмотрел на Митю. Черты его лица были резкими, даже грубыми – острые, безжалостные глаза, пробивающие взглядом сквозь толстые линзы, глубокие борозды носогубных складок, впалые щеки. Говорил он почти металлическим голосом – без эмоций, на одном тоне, так что невозможно было понять его отношения к произносимому. Митя напрягся. Он ждал, когда господин Афонин объяснит, откуда он знаком с отцом.
