Капкан для германского короля - страница 37

«Думал, перстень найти – раз плюнуть: на Минобороны выйду без проблем, а там по наводкам из папки всю нитку и вытяну. Да не тут-то было! Концы обрывались все, не складывались. Э, думаю, Боря, а что ж ты хотел? Берия искал – не нашел, а ты тут выперся – сейчас вам на раз-два все подгоню! Нет, дело серьезное, и требует серьезных инвестиций. Ну и вкачал же я в это дело бабла – сказать страшно сколько! Не поверит никто! И в результате добил – нашел верный след.»

Афонин стукнул себя кулаком по коленке: «Да только снова судьба вмешалась. Видно, чтобы служба медом не казалась.»

«Погорел. Сдали меня. Сверху сдали. Подставили. Повязали и – на восемь лет. Год тогда был 2004-й, догадываешься, к кому пристегнули? Я, правда, сам виноват – с Ходором и правда дела имел, да немалые. Потому и знаю, что заслужил.»

Афонин осекся, выжидающе посмотрел на Митю, заговорил надрывным, неестественным, монотонным голосом:

«Три года назад приходит мне с воли малява. От отца твоего, от Ивана Игоревича. Поздравь меня, Боря, нашел я формулу. И все, что с ней связано, раскопал. Знаю теперь что и как. Перстни теперь нужны, две штуки. Что у тебя с ними?»

Афонин дернулся, откинулся назад: «Загорелся я тут же! Все внутри загорелось! Вот оно! Неужели?! А я здесь! – Афонин бросил взгляд по сторонам. – Я пулей к куму! Братва лям зелени тебе пришлет, говорю, (решил – ради такого дела залезу в общак, игра свеч стоит) – а ты, говорю, сегодня же мне условно-досрочное. А он: не взыщи – не могу, ничего не могу – ни за лям, ни за десять, ни за сто. По тебе отдельное распоряжение есть – с самого верха: запереть наглухо и никаких условных без команды. Я его за грудки, а он: не обижайся, не могу, сам знаешь – раз команда пришла, никто не может ее нарушить.»

«Психанул я тогда, сильно психанул, – сказал Афонин спокойно. – Вот как он, фарт, повернулся – первый раз тогда тюрьма клеткой показалась. Но делать нечего. Три, так три. Отмотаю. Главное, чтобы еще не накрутили, чтобы через три года выйти. Надежда тогда появилась. Я на волю пишу, мол, мечите хрусты, но чтобы срок мой через три года весь вышел. Братва успокоила: чалься не психуй, все сделаем, выйдешь без проблем. Веришь? – Афонин вскинул брови. – Дни считал. Думать не мог ни о чем. Последние три ночи перед откидкой – не спал.»

Афонин осекся, посмотрел куда-то в пол.

«Ребята за мной прямо в лагерь приехали. Неделю назад. Срок мой тогда вышел, ты понял? Встретили у ворот, тут же по джипам расселись, и в путь на всех парах. Прямым рейсом «Белый Лебедь-Москва», – он коротко усмехнулся. – Они мне сразу про дела наши, а у меня мысль в голове только одна. Я тут же трубу беру и набираю Ивана, – Афонин сделал паузу и продолжал смотреть в пол. – В трубке голос чужой. «Это брат его», -говорит. «Иван Игоревич погиб в автомобильной катастрофе три года назад!»

Афонин медленно перевел взгляд на Митю, недобро, едко осклабился.

«Ну, думаю, как же это? Совсем нет в мире справедливости. – он развел руками, – плакало все? формулы, перстни, сила, власть – все плакало? Нет, думаю, шалишь – я просто так не сдамся. Я на это и жизнь, и волю положил – потому никому я это не отдам, жирно будет, обожрутся!»

«Геморрой, конечно, ох, какой геморрой. Но деваться некуда. С дядей твоим придется знакомиться (хотя он – я сразу понял, тут и к гадалке не ходи – не при делах, ничем не поможет), и потом на фирме вашей копать, и опять бабло, бабло, бабло. А сам себе думать запрещаю, что у Ивана-то вот оно, готовое все где-то лежит… Э-эх! – Афонин коротко прорубил рукой воздух. – Выпил я горькую, – сильно попил – встряхнулся, рукава засучил, – он ухмыльнулся, – и уж собирался к дяде твоему, к Ростиславу Игоревичу, нагрянуть. А тут – вчера – еду по Волхонке, и вдруг глаз цепляется за знакомое имя на афише. Как получилось – сам не пойму. Никогда на афиши не смотрю, уж тем более на такие: „Пушкинский музей. Выставка Дюрера.“ Но, видно, знак! Видно, где-то там наверху решили, что хватит мне невезения. „Лекция о тайных символах. Читает Дмитрий Иванович Никольский.“ Оба-на! Я тут же своему человечку: что за Никольский? А он мне: это Иван Игореча сын. Ну и ну! – Афонин присвистнул. – А сам все думаю: знак тебе, Боря, знак! Там ищи. Ну, и позвонил тебе. Вот, такие вот дела. И стало быть, не обессудь, но – к тебе я, – Афонин посмотрел Мите в глаза, пожал плечами, вскинул вверх брови и, вздохнув, подытожил, – К тебе!»