– Судьба, – кивнул Гибсон, оправляясь от потрясения.
– Так вот о подсознании. – Ли выбросил вперед руку, словно все это время читал лекцию и теперь приступал к очередному разделу. – Оно в нас сидит и, как сказано, кое на что влияет. Но давайте разберемся: с какой стати вам понадобилось ему вредить.
– Потому что… – Розмари что-то неразборчиво пробормотала, вползая обратно на сиденье. – Но это неправда…
– Это был несчастный случай, – заявил Коффи. – Видит Бог, в словах Этель нет никакого смысла.
Розмари плакала.
Гибсон за нее переживал и не на шутку разозлился.
– Почему вы считаете, что Этель непогрешима? – гневно вмешался он и вдруг не удержался, чтобы не съязвить. – Она, например, утверждает, что водители автобусов самые жестокие и бессердечные существа. Но нам-то ясно…
– Что? – воскликнул Ли Коффи. – Вот что я вам скажу: ни в ком нет больше сострадания, чем в нас, водителях автобусов. Сострадание – наша профессия. Масса ответственности и никаких шуток. Надо управлять автобусом в любую погоду, при любом движении на улицах, ехать по графику и думать прежде всего о безопасности. В нас больше сострадания, чем в двадцати пяти частных водителях, вместе взятых. – Он трещал все быстрее. – Нам нельзя полагаться на авось. Не имеем права. Пассажиры, пешеходы, школьники, чокнутые, пьяницы… надо предусмотреть все на свете. И если с нами происходит несчастный случай, не сомневайтесь – это именно несчастный случай. Что бы ни говорила эта ваша Этель. И кто она такая – Этель?
– Моя сестра, – ответил Гибсон, которого накрыла с головой волна возмущения водителя, но в то же время захотелось рассмеяться. Но он посчитал это неуместным.
– Мало ли на свете всяких сестер.
– Она приехала позаботиться о нас после аварии.
– Должен признаться, – скороговоркой начал Пол, – нам – маме, Джини и мне – Этель не особенно нравится. Кажется очень холодной и надменной.
– Это моя-то сестра! – возмутился Гибсон.
– Бессердечной? – пробормотал шофер. – Как вся наша порода. «Нет, мы люди. О да, людьми вас числят в этом списке…»
– Увлекаетесь Шекспиром?
– Конечно. Мне приходятся по вкусу не только его слова, но и его звучание. Вы же любите Шекспира?
– Очень. – У Гибсона от восторга зашевелились на голове волосы. – А Браунинг вам нравится? – спросил он со странным нажимом.
– Кое-что. Пожалуй, очень многое. Но в него, конечно, надо вчитаться.
– Он скорее дамский поэт.
– Именно у дам в лучшие времена были возможности для утонченных размышлений. До того, как большинство из них превратилось в чернорабочих и олигархов.
– Именно, – почти успокоился Гибсон.
Розмари больше не плакала. Сидела, привалившись к мужу плечом.
– Вы слышали, что Этель говорила о блондинках? – сдержанно спросила она.
– А что бы она могла сказать? – встрепенулся водитель автобуса, но Пол Таунсенд его жалобно прервал:
– Довольно волнений. Где все-таки эта блондинка? Не исключено, что яд у нее и она в опасности или уже мертва. Не понимаю, как вы можете рассуждать о Шекспире и Браунинге.
– Она живет через четыре-пять кварталов за следующим перекрестком, – спокойно ответил Ли Коффи. – Сколько времени?
– Двадцать минут четвертого. Точнее, двадцать две.
– Не многие употребляют оливковое масло на закуску между едой.
– Правда! – Розмари захлопала в ладоши. – У нас больше времени, чем мы полагали.
– Вероятно, – бодро согласился Гибсон. Но внутри, там, где притаились угрызения совести, кольнуло. Это жизнь отзывалась болью. Ведь происходят же несчастные случаи. Он одновременно испытывал сладостное чувство освобождения и пронзительной тревоги.
